Ошибка президента
Шрифт:
– Вот это память! – воскликнул непосредственный Бояркин. – Вы прямо академик!
Галя улыбнулась:
– У меня только зрительная память. Вот имена я запоминаю очень плохо, разные там названия, даты, так что академика из меня не получилось бы.
Сивыч, который тем временем что-то листал, поднял голову и переспросил очень серьезно:
– Галина Алексеевна, вы могли бы узнать этого знакомого Карапетяна, если бы снова увидели его?
Галя задумалась.
– Наверно, могла бы, – ответила она, и у Сивыча не было ни малейших сомнений, что она, безусловно, узнает этого человека. Только
Отказавшись от чашечки чая, на которой настаивала Софья Андреевна, блюстители порядка вышли из ее комнат. В обычном коммунальном коридоре Бояркин испытал некоторое облегчение – на этих стульях, обитых зеленым бархатом, он чувствовал себя, как в музее или в театре (а то, что бархат был немного вытертым, даже усиливало это ощущение), и потому был очень скован. Все время, пока Сивыч опрашивал жильцов, он рассматривал овальный портрет незнакомой красавицы, висевший перед ним на стене. И теперь, уходя, бросил на нее прощальный взгляд. «Эх, вот раньше женщины были», – с восхищением подумал Бояркин, а потом, повернувшись к Софье Андреевне, брякнул:
– А это, вон там на картине, не вы будете? Или мамаша ваша?
Старушка рассмеялась, так что морщины на лице разъехались в стороны, и даже показалось, что их стало меньше.
– Ну что вы, Петя. Это портрет Лопухиной кисти Боровиковского. А копию сделал мой отец – на досуге он любил писать маслом; говорил, что это успокаивает.
Когда Бояркин и Сивыч уже собирались уходить, к ним снова подошла Галя. Сивычу показалось, что она как будто сначала сомневалась, стоит ли начинать разговор, но затем все-таки спросила:
– Простите, а у вас в милиции не работает такой Меркулов? Константин Дмитриевич. Я когда-то сталкивалась с ним… Много лет назад… Вы его не знаете?
Сивыча немного удивил этот вопрос. Ему показалось странным совпадением, что эта женщина могла когда-то сталкиваться с Меркуловым, а с другой стороны – кто же не знает самого Меркулова, легендарного начальника следственной части Генеральной прокуратуры Российской Федерации.
– Есть такой, – уклончиво ответил Василий Васильевич,
– Мне бы очень хотелось с ним поговорить, – тихо сказала Галя, причем Сивычу показалось, что она говорит тише, чем обычно. – Это очень важно, – добавила она.
«А в чем, собственно, дело?», – такой вопрос был готов сорваться с губ Сивыча, но, посмотрев в глаза этой небольшой блеклой женщине, он понял, что раз ей нужен Меркулов, то Сивычу она ничего не скажет.
– Хорошо, я попробую это как-нибудь устроить, – ответил он. – Тем более что, возможно, вас попросят повторить ваши показания в милиции, чтобы их там как следует запротоколировали. Можно будет пригласить на эту встречу и Меркулова.
Петя Бояркин уже топтался на лестничной площадке, а Сивыч все еще разговаривал с этой странноватой гражданкой Крутиковой. Разумеется, на Петю ее удивительная память также произвела некоторое впечатление, но все-таки он не мог отрешиться от ее возраста и невзрачной внешности, которую точнейшим образом определяло выражение «серая мышка». Это лишало Галю половины ее достоинств, которые, будь они присущи молодому парню или красивой девушке, имели бы в глазах Бояркина куда большее значение. Поэтому он не очень понимал, почему сам капитан
– А когда похороны? – спросила Галя.
– Похороны? – не понял Сивыч.
– Ну да, Шуры Шевченко,– Галя виновато улыбнулась. – Он же умер в больнице – об этом даже в газете писали. Конечно, пьяница, даже алкоголик, так же как и Витя. И дебоширили они тут, и шумели. Но подлостей не устраивали. Поэтому-то Гамик был так ими недоволен. Все собирался их выселить и подселить к нам других, каких-нибудь воров или убийц. А эти-то, бывает, с вечера расшумятся, а утром прощения просят. Жалко Шуру. Вот я и хотела пойти на похороны, ведь, наверно, никто не придет. А это не дело…
– Я узнаю, – уклончиво ответил Сивыч. – Вам позвонят.
Глава седьмая ЖЕНА БАНКИРА
1
– Газетчиков бы этих… – сказал капитан Сивыч, когда дверь девятнадцатой квартиры гулко захлопнулась у них за спинами. – Им что, писать не о чем? С чего они взяли-то, что этот «кобзарь» в больнице умер? Переврут всегда все. Случая не было, чтобы отсебятины какой-нибудь не приписали.
Вниз проскрежетал лифт.
– Так это же все из-за меня. Они же русского языка не понимают! – пожал плечами Бояркин. – Рано утром они нам позвонили, спросили, какие были происшествия за последние несколько часов. Ну, я и рассказал, что, мол, так и так, Шевченко и Станиславский вместе выпивали, что-то у них там произошло, что именно, никто не знает, только один пырнул другого узким ножиком, наподобие отвертки. Они спрашивают: «Жив?» Я и ответил, как врач со «скорой» сказал, – шансов у него немного.
– Ну, они и написали, что он помер, а кололи его отверткой – логично? – мрачно усмехнулся Сивыч. – Таких случаев – вагон, но им явно фамилии понравились.
Они вышли из дома и сели в ожидавшую их милицейскую машину.
– А на самом деле, – сказал Сивыч, когда машина тронулась, – он жив, а погиб совсем другой. Тоже с интересным именем.
– Кто это? – не понял лейтенант. – Этот Шевченко живехонек, наверно. Нам бы сообщили, если бы что. Это ведь тогда получается уже не нанесение особо тяжких, а убийство… Так что же, Станиславский…
– Станиславский ваш тут ни при чем, – ответил Василий Васильевич. – Вчера ночью убит Гамлет Карапетян.
2
Саша Турецкий очень не любил больниц, хотя ходить туда ему приходилось часто. Белые халаты, стеклянные шкафы с препаратами, запах лекарств, приглушенные голоса – все это действовало на него угнетающе. И это совершенно не зависело от того, хорошая ли это больница или самая захудалая. Однако, как он и ожидал, Татьяна Бурмеева, жена убитого банкира, находилась в одной из самых лучших клиник Москвы, которую курировало Министерство внутренних дел.
Как ни странно, именно в хороших и престижных больницах вас не заставляют надевать стоптанные тапочки и даже необязательно наряжают в белый халат, который непременно будет либо на несколько размеров больше, либо окажется подростковым, так что его карманы пристроются где-то в районе подмышек.