Ошибка просветления
Шрифт:
Нет такой вещи, как сублимация, ничего там не поднимается; оно только выходит наружу – но эти святые ни за что этого не признают. Будь они достаточно честны, они бы знали, что говорят. Ну, вот так.
К сожалению, секс отделяют от других видов деятельности. Почему? – меня это всегда удивляло. Он един; его нельзя отделить. Почему его поставили на другой уровень? Именно это и создало проблему, не только здесь, но и в западных странах. Христианство их тоже разделило, возможно, по причинам безопасности или собственности, но сейчас у нас есть способы освободиться от этих вещей – в те времена это было не так легко.
В:
У. Г.: Религия ответственна за это – она все это создала. Сомнения по поводу наших действий – вот настоящая моральная проблема. У нас сейчас должны быть новые моральные кодексы поведения – это необходимо, иначе мы не сможем функционировать. В этом сейчас трудность. Люди, по крайней мере на Западе, нащупывают новые правила. Старые правила поведения устарели, это анахронизмы, им конец. Кого волнует секс? Секс теперь настолько прост, и все о нем говорят. Одно из самых эпохальных открытий нашего времени – это противозачаточные таблетки – они все изменили.
Могу я задать тебе вопрос? Что такое нормальный человек, потвоему? Есть ли такой? Вы, конечно, разделили людей, и у вас есть определенные психологические или философские нормы… Или здоровый человек? Что такое здоровье? Я иногда задаюсь вопросом, кто нормальный человек? И у меня нет ответа.
В: «Норма» устанавливается в каждом обществе. Обычный человек хочет быть всегда с другими, а не один, и поэтому он както приспосабливается – у меня есть только такое определение.
У. Г.: Даже такой человек – «необычный» человек, как противоположность твоему «обычному» человеку – должен жить здесь, в этом обществе; он не может сбежать и жить в пещере, медитируя. Он не в конфликте с этим обществом; он принимает реальность мира, хотя он так нереален, и функционирует в мире, принимая реальность, принятую всеми. Это очень важно: я не могу сидеть в пещере и медитировать на Брахмана и повторять себе «Я Брахман»; это – единственная реальность для такого человека, и другой реальности нет. «Абсолютная реальность» – это вздор и чепуха, ее не существует, это миф; единственная реальность здесь. Какая еще есть реальность? Пока ты чувствуешь чувствами общества, ты часть общества. Поскольку у тебя нет своих собственных мыслей, своих переживаний, или своих чувств, ты не можешь убежать из этого общества. Ты не отделен от общества; ты и есть это общество. В том, что я говорю, нет социального или религиозного содержания.
В: Могу я вернуть вам этот вопрос? Что такое, повашему, нормальный человек?
У. Г.: Для меня нет такого понятия, как нормальный человек. Когда я смотрю на так называемых душевнобольных, я сомневаюсь, они ли больны, или те, кто их лечит. Я на днях рассказывал анекдот. Один парень в психушке говорит: «Я Иисус Христос». Его друг, сосед по палате, говорит: «Я знаю, что ты не он». «Откуда, черт возьми, ты знаешь?» – говорит первый парень. Другой отвечает: «Я Вечный Отец. Я тебя создал. Я бы тебя узнал». (смех) Так же и здесь, когда я вижу всех этих людей, которые сидят тут и говорят: «Ахам Брахмасми» (я есть Брахман). Что за чушь? Но я ничего не имею против.
В: Вы бы не задали такой вопрос о себе: «Нормальный ли я?»
У. Г.: Нет, я не спрашиваю. Иногда единственное, что я читаю, – это журнал «Таймс» – видишь, я читаю всю эту ерунду. Почему я его читаю? Я живу в этом мире, и я бы хотел знать, что происходит в этом мире. Почему бы нет? Все остальные книги говорят мне, как улучшить себя, как изменить себя, как быть тамто, как быть темто. Я не хочу быть чемто другим, кем я не являюсь, поэтому меня не интересуют все эти книги. Некоторые люди спрашивают, почему я читаю криминальное чтиво. Потому что там много действия. Если я иду смотреть фильм, я смотрю фильмы про ковбоев. Понимаете, там много действия. Если я смотрю телевизор, я смотрю только рекламу.
В: На вас влияет то, что вы смотрите?
У. Г.: Это также влияет на тебя какимто образом – ты часть этого мира – он влияет на тебя. Ты не вовлечен, но ты затронут. Есть разница между тем, чтобы вовлекаться и позволять себе быть затронутым. Все окна открыты: не важно, то или это, может прийти что угодно.
У нас очень странные идеи в религиозной сфере – истязать это тело, спать на гвоздях, контролировать, отказываться от какихто вещей – всевозможные странности. Зачем? Зачем отказываться от чегото? Я не знаю. Какая разница между человеком, идущим в бар за кружкой пива, и человеком, идущим в храм и повторяющим имя Рамы? Я не вижу большой разницы. Возможно, здесь это антисоциально; на Западе это не считается антисоциальным; здесь мы считаем так. Это все виды побега, ухода от реальности. Я не против побега, но, убегаешь ты по той улице или по этой, побег остается побегом. Ты бежишь от самого себя.
То, что ты делаешь или не делаешь, не играет никакой роли. Твоя практика святости, твоя практика добродетели – это ценно для общества, но не имеет никакого отношения к этому.
В: Конечно, мы живем в обществе; но что касается этого – просветления, реализации или как вы это называете…
У. Г.: Как бы ты это ни назвал – это твое слово.
В:.… оно никак с этим не связано?
У. Г.: Оно абсолютно никак с этим не связано. Я даже иногда дохожу до того, что говорю, будто это возможно для насильника, убийцы, для вора, для каторжника, для шулера – это может случиться! Чтобы выделить это; не то чтобы я…
В: Но это случалось?
У. Г.: Это может случиться, да. Я не знаю, может быть. Это никак не связано: моральные правила поведения не имеют какого бы то ни было отношения к этому. Не то чтобы такой человек был аморален – он не может быть аморален – для него это невозможно, понимаешь, невозможно.
В: Его поведение автоматически подстраивается под моральный кодекс, превалирующий в обществе?
У. Г.: Его поведение, вероятно, до какойто степени попадает в рамки морального и религиозного кодекса. Но он представляет собой опасность. То, что я говорю, является угрозой тебе, каким ты себя знаешь и ощущаешь. Это угроза для тебя.
В: Каким образом?