Ошибка творца
Шрифт:
Выстрел, раздавшийся секундой позже, отразился десятикратным эхом от бетонных стен. Но Броня промахнулась. Надя упала на пол, стала невидимой. Бронислава склонилась, чтобы взять фонарик. Бам! Тяжелая железная банка – запас из Брониного рюкзака – просвистела снарядом, попала ей точно в скулу. Броня ахнула, на секунду прижав руку с пистолетом к кровоточащему лицу. И Надя воспользовалась этой секундой, с визгом бросившись на отцовскую ассистентку и сбив ее с ног. Они катались по полу, глухо рыча, пытаясь одновременно выдрать клок волос, сжать горло, выдавить глаза. Никто из этих двоих не обратил внимания на то, что фонарик уже поднят. Луч, побродив по пыльному бетонному полу, нащупал пистолет – в двух шагах от сцепившихся тел.
– Отбой,
Из зеленой тетради
Дорогая Маша, надеюсь, вы позволите мне Вас так называть? Не знаю, почему пишу Вам – какие такие надежды лелею. Хотя нет, про надежды все знаю. Просто не понимаю, почему я назначил именно Вас своим душеприказчиком. Видите ли, после истории с политиком я понял, КТО убивает. Но выдать ее не мог. Во-первых, потому как я сам ей доверился. А мог бы и предположить, старый болван, что она, со своим юношеским максимализмом, верой в науку и почти религиозным преклонением перед Шварцем, решит закончить то, что он закончить не успел. А во-вторых, я считаю, что если кто и должен сидеть в тюрьме за совершенные ошибки, то это я, а не она.
Надеюсь, Вы понимаете, что произошло, и сможете ее защитить. Это одна моя нижайшая просьба. Другая покажется Вам абсурдной, но я все-таки ее озвучу. Видите ли, начиная беседу с госпожой Владимировой-Ленской, я действительно пытался предупредить ее об опасности и тем самым – спасти. Но в тот краткий миг, когда она, набросившись на меня, проткнула дамской пилочкой мне горло… Понимаете, Маша, она смотрела мне в глаза так близко. Всего несколько секунд, но ведь иногда и их достаточно, чтобы изменить свое мнение. Я понял, что Борис был, как всегда, прав. Человек уникального интеллекта, он обладал даром предвидения. Как ни постыдно убивать другое человеческое существо, но невозможно, немыслимо и, наконец, безответственно оставлять такое ходить по земле… Маша, Вы – человек системы. Той системы, что поставлена защищать людей от зла. Марианна – это Зло в чистом виде. Просто Зло, которое еще не расправило крылья. Ее надо уничтожить, Маша. Уничтожить до того, как она станет это делать с другими, испытывая при этом те же чувства, что испытываем мы сами, прихлопнув на руке насекомое.
Умоляю Вас – с той же твердостью, с которой Вы поделились со мной, человеком, которого Вы подозревали в убийстве, своей кровью, этим нашим общим кровообращением, умоляю…
Маша
Маша прикрыла глаза. Она тряслась в пропахшем дешевым куревом и бомжами «уазике», который вызвал для нее метрополитеновский старлей, без конца извиняющийся, – кто ж знал, что из двух вполне дружески себя ведущих девиц одна как раз и окажется убийцей с пистолетом?
Кто ж знал? Кто ж знал, что в тот момент, когда она – о! – почти расслабленно держащая тех двух девиц на мушке шварцевского пистолета, уже шла по платформе, радуясь, что успела выйти из тайника до прибытия последней электрички… Кто ж знал, что именно в эту секунду тело Брониславы метнется, как смертоносное ядро, пущенное метательной машиной, а голова в прилежных девичьих косах ударит в бок Наде Шварц. Наде – тоже уже размякшей от облегчения: убийца пойман и скоро будет посажен, история закончена, она сумела, смогла выжить, одна из последних! Эти секунды, как в рапиде, медленно прокручивались у Маши перед глазами – она сидела, глядя в окно, а видела все то же: вот Надя, с вытаращенными глазами, хватая широко открытым ртом воздух, делает два шага назад, пытаясь удержать равновесие… Вот Броня, обхватив ее полными белыми руками, сбивает Надю с ног, и они летят, летят вниз: рыжие волосы, взметнувшаяся колоколом от теплого воздуха шерстяная
Маша сморгнула, вновь переведя глаза на письмо в зеленой тетради: тетрадь передал бледный как смерть Хмельченко вместе с известием – Калужкин покончил с собой. Сегодня в десять вечера, прямо в больнице. Маша не спросила его – как. Не хотела знать – лимит смертей на сегодня был исчерпан. Она пробежала глазами письмо, опустившись прямо на гранитные ступени выхода из метрополитена. Ее трясло. Надо бы выпить алкоголя или горячего чая или позволить врачам уже бессмысленной тут «Скорой помощи» вколоть себе успокоительного… Но для того, чтобы выбрать из имеющихся возможностей, необходимо было минимальное напряжение воли. Маша заметила, что буквы в письме Калужкина расплываются, и дотронулась до глаз: она плачет? Нет, глаза были сухими.
– Дождь пошел. – У «уазика» стоял курил молодой полицейский. – Простудитесь. Может, вас домой отвезти?
– Не надо домой. – Маша тяжело поднялась со ступенек. – Отвезите меня в больницу.
И вот теперь «уазик» затормозил перед темным – утро, такая рань – зданием больницы, и Маша, едва продемонстрировав свое удостоверение сонной дежурной сестре, поднялась на последний, пятый этаж. Толкнула дверь палаты. Внутри ее ждала тишина, большое окно отражало светлеющее небо, верхушки тополей. Андрей лежал на больничной койке, и в сером свете едва зарождающегося утра было неясно: живой он, мертвый ли? Маша прислонилась к его щеке с отросшей щетиной. Щека оказалась теплой. Маша опустилась на пол, почувствовав спиной железный каркас кровати, и откинула голову на больничный матрац. Прикрыла глаза. И почувствовала совсем рядом со своим затылком легкое движение. Рука. Это под тонким одеялом чуть шевельнулись Андреевы пальцы. Маша едва заметно улыбнулась и провалилась в сон.
Марианна
– Марианна?
Марианна оборачивается: лицо над огромным букетом чуть светится: тут и трудовой пот отработавшего на сцене артиста, и ухищрения косметики – светоотражающие фильтры. Маша улыбается в ответ, доброжелательно, но, очевидно, совсем не так, как улыбаются новой звезде ее фанаты.
– Кто вы? – Марианна хмурится, суживает глаза.
– Вы меня не помните? – Маша продолжает улыбаться – ждет. И дожидается.
– Вы – из полиции, – кивает сама себе Марианна. – Вы спасли меня, когда тот сумасшедший напал…
– Он не нападал на вас, Марианна, – перебивает ее Маша, но голос остается ровным, прохладным. Отстраненным. – Это вы напали на него. И чуть не убили.
– Я не понимаю, – говорит Марианна и оглядывает в растерянности коридор рядом с гримеркой. Но там, как назло, никого нет.
– Вы напали на него, когда он спросил вас, правда ли, что вы убили вашего преподавателя консерватории, ведь так?
– Но я не убивала…
– Не стоит оправдываться. Я здесь не для того, чтобы задать вам тот же вопрос.
Марианна хмыкает, чуть увереннее поводит идеально вылепленным плечом в декольтированном концертном платье:
– Тогда для чего?
– Чтобы предупредить: я буду следить за вами. Я знаю, что вы убийца. Но и вы должны знать следующее: если рядом с вами кто-то умрет, будет ли то несчастный случай или смерть от сердечного приступа – смерть эту станут расследовать с особой тщательностью…
Марианна слушает, склонив голову, облизывает острым язычком яркий рот. Молчит. Маша замечает, что при взгляде на это красивое лицо ее передергивает от отвращения.