Ошимское колесо
Шрифт:
– Дадим Каре минутку закрыть дверь. Потом пойдём. – Снорри возвышается возле меня.
Довольно скоро удивление Кары сменится гневом, когда она поймёт, что я стащил ключ Локи из её кармана. Казалось, эта штука прямо прыгнула мне в руку и приклеилась к пальцам, словно хотела, чтобы её украли.
Я быстро оглядываюсь. Жизнь после смерти кажется удивительно скучной. В детских сказках говорится, что Зодчие строили корабли, которые умели летать, а некоторые поднимались за облака и улетали в черноту меж звёзд. Говорят, самый богатый король однажды довёл налогами всю свою
Сухость колет мою кожу, словно сам воздух хочет пить, и каждая частичка моего тела болит, словно там синяк. В полусвете тени на лице Снорри выглядят зловеще, будто бы его плоть сама по себе просто тень над костями, и в любой момент может исчезнуть, оставив лишь голый череп, уставившийся на меня.
– Чёрт, а это что такое? – Я ткнул пальцем за его плечо. Я уже пробовал этот трюк, когда мы впервые встретились, но тогда Снорри даже не дрогнул. Теперь же он поворачивается, связанный доверием. Я быстро достаю ключ Локи из кармана и тыкаю им в сторону исчезающей двери. Появляется замочная скважина, ключ встаёт на место, я поворачиваю его назад, поворачиваю снова, вытаскиваю. Раз и готово. Заперто.
– Ничего не вижу. – Когда я поворачиваюсь обратно, Снорри всё ещё вглядывается в скалы. Полезная штука, доверие. Я убираю ключ в карман. Келему он стоил шестьдесят четыре тысячи крон золотом. Мне он стоит краткой задержки в мёртвых землях. Я снова открою дверь, когда буду уверен, что с другой стороны нет Кары. Тогда отправлюсь домой.
– Может, просто тень мелькнула. – Я осматриваю горизонт. Зрелище не вдохновляющее. Низкие холмы, изрытые глубокими оврагами, скрываются в угрюмой дымке. Громадный валун, возле которого мы стоим – один из множества таких же, разбросанных по широкой равнине, усеянной тёмными и острыми обломками базальта, покрытыми унылой красноватой пылью. – Пить хочется.
– Пошли. – Снорри кладёт древко топора на плечо и шагает от одного острого камня к другому.
– Куда? – Я следую за ним, сосредоточившись на том, куда ступаю, чувствуя неприятные грани через подошвы сапог.
– К реке.
– И ты знаешь, что она в эту сторону… но как? – Я с трудом пытаюсь не отставать. Здесь ни жарко, ни холодно, просто сухо. Дует ветерок, которого не хватает, чтобы поднять пыль, но он дует сквозь меня – не вокруг, а сквозь, словно засевшая глубоко в костях боль.
– Это мёртвые земли, Ял. Здесь все потеряны. Куда бы ты ни пошёл, придёшь, куда направлялся. И остаётся лишь надеяться, что туда тебе и надо.
Я не комментирую. Варвары невосприимчивы к логике. Вместо этого оборачиваюсь посмотреть на валун, на котором была дверь, и пытаюсь его запомнить. Он изогнут вправо, почти как буква "г". Наверное, я могу открыть дверь там, где сам решу, но не хочу этого испытывать. Понадобился маг вроде Келема, чтобы показать нам дверь сюда, и теперь он, скорее всего, в мёртвых землях. Не хотелось бы просить его показать мне выход.
Мы идём дальше, шагаем на больных ногах от камня к камню, пробираемся по пыли, где камней меньше. Здесь нет никаких звуков, кроме тех, что издаём мы. Ничто не растёт. Лишь сухая бесконечная пустыня. А я-то ждал, что будут крики, разорванные тела, пытки и демоны.
– Это то, чего ты ожидал? – Я ускоряю шаг и снова догоняю Снорри.
– Да.
– Я всегда считал, что Ад будет более… оживлённым. Вилы, воющие души, огненные озёра.
– Вёльвы говорят, что богиня создаёт свой Ад для каждого.
– Богиня? – Я ударяюсь пальцем ноги о камень, спрятанный в пыли и чертыхаюсь.
– Ял, ты провёл зиму в Тронде! Неужели ничего не выучил?
– Похуй. – Я хромаю дальше. Боль в ступне почти лишает меня мужества. Как будто я вступил в кислоту, и теперь она разъедает мою ногу. Если в мёртвых землях удар по пальцу причиняет столько боли, то жутко представить, что будет от любой серьёзной раны. – Я многое выучил. – Только не их проклятые саги. Они по большей части о том, как Тор бьёт своим молотом по всему подряд. Да, они интереснее тех историй, которыми нас пичкает Рим, но вряд ли тянут на кодекс, по которому стоит жить.
Снорри останавливается, а я хромаю ещё пару шагов, прежде чем понимаю это. Он разводит руками, когда я поворачиваюсь.
– Здесь правит Хель. Она смотрит за мёртвыми…
– Нет, погоди. Эту сагу я помню. – Кара мне её рассказывала. Хель, с ледяным сердцем. Линия от носа до паха отделяет её левую сторону из чистого гагата от правой из алебастра. – Она смотрит за душами людей, её светлый глаз видит в них добро, а тёмный – зло, и её не волнует ни то, ни другое… я правильно понял? – Я прыгаю на одной ноге, массируя большой палец.
Снорри пожимает плечами.
– Вроде того. Она видит отвагу в людях. Рагнарёк всё ближе. Не Тысяча Солнц Зодчих, но настоящий конец, когда мир треснет, загорится, и поднимутся гиганты. Тогда отвага – единственное, что будет иметь значение.
Я оглядываюсь вокруг, на камни, на пыль, на бесплодные холмы.
– А где же тогда мой? Если это твой ад, то где мой? – Своего я не вижу. Совсем. Но даже так, блуждать по варварскому аду как-то… неправильно. Или, возможно, ключевой ингредиент в моём персональном аду состоит в том, что здесь никто не понимает превосходства знати над простолюдинами.
– Ты в него не веришь, – говорит Снорри. – Зачем Хель строить для тебя ад, если ты в него не веришь?
– Я верю! – У меня есть привычка заявлять, что я верю во всё подряд.
– Твой отец ведь священник?
– Кардинал! Он кардинал, а не какой-то проклятый деревенский священник.
Снорри пожимает плечами, словно для него это всего лишь слова.
– Дети редко верят священникам. Нет пророка в своём отечестве.
– Эту языческую чушь…
– Это из библии. – Снорри снова останавливается.