Оскал смерти. 1941 год на восточном фронте
Шрифт:
Я быстро вошел внутрь и увидел в деревянном ящике возле печи примерно двухмесячного и очень болезненно выглядевшего младенца. Приказав Крюгеру срочно доставить мне оказавшегося неподалеку переводчика, я спросил у одного из русских, чей это ребенок. Мужчина указал мне вдоль дороги на противоположный конец деревни, где мы увидели удалявшееся от нас весьма примечательное семейство. Глава его — преклонных уже лет крестьянин — вел под уздцы лошадь, с трудом тащившую тяжело груженную телегу. Его неряшливая жена, то и дело выкрикивая что-то, пыталась не выпускать из вида их восьмерых детей, старшие из которых погоняли прутьями вдоль дороги громадных размеров свинью.
Переводчик сообщил мне со слов стоявшего рядом крестьянина, что они бросили ребенка, поскольку для него не было места в телеге, а кроме того, это был больной ребенок — обуза для семьи. Догнав престарелого «папашу», я приказал ему вернуться и забрать ребенка. Не сомневаясь в том, что тот не посмеет ослушаться приказа немецкого офицера, мы двинулись дальше, к сектору, закрепленному за нашим батальоном. Проехали мы совсем немного, когда вдруг что-то заставило меня велеть Крюгеру остановиться, развернуться и ехать обратно к той деревне.
Вскоре мы снова увидели знакомое уже нам семейство движущимся по дороге в наш тыл: отец, мать, лошадь с телегой, восемь детей и свинья, но… опять без грудного младенца. Терпение мое лопнуло, и я выхватил из кобуры свой пистолет, не зная еще, что буду делать дальше. Идею невольно подсказала свинья.
— Скажи ему, — велел я переводчику, — что, если он не возьмет с собой ребенка, я пристрелю его свинью, а затем еще и конфискую ее. Скажи ему, что свинья останется у него только вместе с ребенком.Нет ребенка — нет свиньи!
В намерения «папаши» явно не входило расставаться со своей драгоценной свиньей, поэтому ему все же пришлось взять с собой еще и своего девятого ребенка.
Прекрасный день случился 1 августа — день, пронизанный каким-то всеобщим праздничным настроением. После завтрака многие отправились купаться на озеро. «Парад больных», как я называл свой ежедневный прием, насчитывал всего несколько незначительных случаев. С тех пор, как мы вышли из города Сувалки и пустились в наш бесконечный переход по России, это был первый день, когда нам удалось расслабиться и по-настоящему отдохнуть.
К обеду нас порадовали еще и особым праздничным меню. Впервые за все это время мы ели не из походного котелка или из одной и той же железной миски и для первого и для второго, которые зачастую объединялись в одном неизменном гуляше, но имели целых три смены блюд, причем каждое из них было подано отдельно: гуляш (куда же мы без него), тушеное мясо с картофелем и свежие овощи. Повар мастерски устроил нам целый кулинарный праздник. После обеда еще один приятный сюрприз преподнес мне Дехорн. Разжившись где-то куриными яйцами, он взбил их с основательным количеством сахара, в результате чего получился потрясающий гоголь-моголь. Мы ведь целыми неделями не ели ничего сладкого, и организм настойчиво требовал от нас сахара. Проворно поглощая ложками сладкое лакомство, мы благодарно и с одобрением посматривали на Дехорна, а я вдруг ни с того ни с сего спросил его:
— Ты когда-нибудь был в опере?
— Да, один раз был. Мы ходили туда с женой.
— На какую оперу?
— На «Волшебную флейту». Это было, когда я ездил в отпуск из Нормандии на прошлое Рождество, и мы видели там вашу невесту в роли Памины, герр ассистензарцт.
— Да что ты говоришь! И ты рассказываешь мне об этом только сейчас! Почему?!
— Герр ассистензарцт не спрашивали меня.
— И как она понравилась тебе?
— Моя жена сказала, что она была как принцесса из волшебной сказки.
— А как она понравилась тебе самому? — не отставал я.
— Она была прекрасна и так красиво пела о жизни и смерти!
Тут Дехорн извинился и, нырнув с головой в свой походный мешок, стал рыться в нем. Обратно он вынырнул уже с программкой Дуисбургского оперного театра. Я прочитал: «МАРТА АРАЗИМ — Памина», а также увидел много других знакомых имен в перечне исполнителей. На меня нахлынула ностальгия.
— Чудной ты какой-то, Дехорн, — с беззлобной укоризной и грустью в голосе сказал я. — Это же надо, до сих пор ничего не рассказать мне об этом…
— Простите меня, герр ассистензарцт. На самом деле я много раз хотел рассказать вам, а потом начинал думать, что это не так уж важно — ведь герру ассистензарцту всегда есть и чем заняться, и о чем подумать, вместо того чтобы выслушивать мои истории.
— Дехорн, мы служим с тобой бок о бок, днем и ночью вот уже больше девяти месяцев, и я знаю тебя очень хорошо… или, возможно, не знаю совсем. Но уж ты-то точно знаешь меня как облупленного. Я еще только открываю рот, чтобы сказать тебе что-нибудь, а тебе уже точно известно, чего именно я хочу. Однако за все это время я слышал самого тебя говорящим что-нибудь, кроме « Jawohl, герр ассистензарцт», всего три раза: в первый раз, когда ты обеспокоился, как бы близнец из 10-й роты не застрелился; во второй раз, когда нас с тобой наградили Железными Крестами — да и то, ты раскрыл рот только после того, как я спросил тебя, о чем ты тогда думал; и вот сейчас, после яичного гоголя-моголя. В дальнейшем я рассчитываю на то, что ты будешь со мной все же пооткровеннее и станешь больше рассказывать и о себе самом, и о своих мыслях.
— Jawohl,герр ассистензарцт, — с готовностью ответил Дехорн, и лицо его расплылось в обычной дружелюбной улыбке. — Но я не знаю больше ничего такого, что могло бы быть интересным герру ассистензарцту.
В тот вечер в нашу жизнь вошла «Лили Марлен». Офицеры батальона удобно расположились в штабной палатке и слушали радио. Это был появившийся у нас совершенно новый радиоприемник, и мы настроили его на Белград. Как только Лили Андерс запела свою ностальгическую солдатскую песню, наша беседа мгновенно прервалась. Самое сильное впечатление «Лили Марлен» произвела на Нойхоффа.
— Будем слушать теперь эту песню каждый вечер! — объявил он. — Ламмердинг, возлагаю на твою ответственность каждый вечер настраиваться на «Лили Марлен».
Ламмердинг немедленно подозвал своего ординарца:
— Курт, я делаю тебя ответственным за то, чтобы каждый вечер настраивать радиоприемник на песню «Лили Марлен». Каждый вечер, невзирая ни на что, будь то офицерское совещание, артиллерийский обстрел или наступающий противник. Покуда у нас есть этот приемник — «Лили Марлен» будет звучать. Ясно? Все верно, герр майор?