Осколки ледяной души
Шрифт:
— Ничего я не скажу, — Степан ни с чего рассвирепел. — Она остается!
И тут же развернулся и, по привычке ударив по двери растопыренной пятерней, ушел на второй этаж вздремнуть.
Это он так Кириллу сказал, что поваляется немного. На самом-то деле долго лопатил в уме, до чего они с ним сообща додумались. И еще о том, что он, вернувшись в город, сделает перво-наперво.
Нужно было пробить бежевую «четверку», хозяином которой были «белые носки».
Осторожно прощупать фирму, на которой трудится господин Верещагин Санечка. Тьфу ты, господи…
И
Кирюхины доводы в отношении Верещагина-жертвы здесь во второй раз не выдерживали никакой критики.
Верещагин — вор и подлец. И он докажет это его белокурой голубоглазой принцессе. Вор и подлец, который не достоин того, чтобы она его называла Санечкой. Придумает же тоже…
Глава 8
Он уехал рано утром.
Не было, конечно, никакой необходимости подниматься в такую рань. С трудом отрывать голову от подушки и тащиться на ватных ногах в душ, а потом зевать всю дорогу до города. Не было с одной стороны.
А с другой…
Он боялся встречаться с Верещагиной. До наивного смешно! До смешного стыдно! Стыдно перед самим собой, перед таким твердым, непоколебимым и независимым. Все это камушек по камушку, кирпичик по кирпичику возводилось им долгие годы. Выстраивалось, штукатурилось, шлифовалось. Доводилось до совершенной безупречности.
Я — один. Мне — хорошо. И мне — никого не нужно.
И вдруг все начало сыпаться, разваливаться, трещать по всем швам. С чего-то начало раздражать то, что на соседнем сиденье рядом с ним никто не сидит. И настораживало то, что никто ему дверь в квартиру не открывает. И даже то, что на газовой плите не стоят рядком кастрюльки, накрытые для тепла полотенцем в красную и желтую клетку, вдруг стало изумлять.
Быстро привык, получается? Или долго ждал, сам того не понимая?
Весь вечер Степан избегал с ней общения.
Она вернулась из сада немного озябшая, с порозовевшим лицом и хотела о чем-то поговорить с ним. Так он что сделал? Оделся и ушел в сад. И начал там дрова колоть, хотя недостатка в них не было. Махал без устали топором, кроша сухие чурки на ровные полешки и складывая их потом ровным штабелем.
Вернулся и сразу укрылся в спальне, которую занимал всегда. И провалялся там на кровати почти до вечера, бездумно таращась в потолок. Нет, думы-то были, но все больше тревожные и смутные.
А как же это все, а?.. С ним?.. Он же такой весь из себя… А как же каждый день с чистой страницы, а?! Продолжения захотелось?!
Он ворочался, возился, волтузя клетчатый плед. Со злостью расправляя его под собой и снова сбивая безбожно.
Потом захотел есть. Спустился в кухню. Как подросток, обрадовался тому, что там никого нет, и начал воровато таскать макароны по-флотски прямо из кастрюли. Макароны были
Степан держал кастрюльку в одной руке, ложку в другой и жадно черпал крохотные макаронные рожки с нанизанными на них мясными крошками. Накладывать в тарелку он поостерегся, боялся быть застигнутым Верещагиной. Но она все равно его подловила.
— Приятного аппетита, Степа, — обронила она тихо за его спиной, появившись непонятно откуда.
Он же караулил вход в кухню, как сумел прозевать?! Наверное, когда ложку уронил и наклонился за ней, Татьяна и вошла. Пробурчав неразборчиво спасибо, он поставил кастрюльку на газ и прошел мимо нее к выходу.
— Степа, — позвала его Татьяна, когда он уже почти благополучно скрылся в коридоре. — Забери меня отсюда, пожалуйста. Я не хочу здесь. Я хочу домой.., к тебе. Ну, пожалуйста!
Такие вот покорно-умоляющие нотки в голосе он уже слышал, когда собирался выкидывать ее на лестничную клетку вместе с ее чемоданом. И не устоял, черт! А надо было выставить ее! Ох, как надо бы! Но не сумел, не устоял.
Поэтому все, на что хватило у него ума сейчас, это удрать. Перепрыгивая через три ступеньки, он летел на второй этаж и снова скрылся в своей спальне. И больше уже не выходил оттуда до самого утра. Ему было слышно, как они в гостиной звенели посудой, явно хрустальной, располагаясь к ужину. Звали и его. Он отказался, даже не выглянув из-за запертой двери. Потом они смотрели телевизор. И смеялись. Громко смеялись, весело и затяжно. Это его раздражало, и он то и дело укрывал голову подушкой. Так и задремал — с подушкой на лице.
Поднялся в пять тридцать и сразу в душ. Кое-как очухался, еле продрав глаза, и направился в гараж.
Дверь в него замыкала длинный коридор первого этажа. В этом же коридоре был и вход в спальню для гостей. Туда Татьяна вносила вчера свои вещи. Там, наверное, и ночевала, если, конечно, не спит сейчас с Кирюхой.
И зачем он так подумал, притормозив?! Зачем?! Шел себе и шел, на ходу застегивая куртку, тут же проверяя карманы и зевая широко и сонно. И ни о чем таком не думал. Не успел еще просто, потому что не проснулся. И тут эта дверь!
Она не запиралась изнутри, это Степану было известно. Вот если он сейчас возьмет и осторожно повернет сверкающую ручку, чуть толкнет дверь внутрь, то… То сумеет убедиться в том, что она спит в своей постели. В своей длинной ночной сорочке, в которой в темноте похожа на привидение.
А если нет? Если ее там нет?! Что ему тогда делать?!
Им было весело вчера вдвоем. Они смеялись и пили что-то, празднично звеня хрусталем. Разве так уж кощунственно предполагать, что вечер закончился традиционной постелью? Нет, это жизнь. И он не может, не должен думать что-то такое… Никто ему ничем не обязан, как никогда не был обязан он сам и…