Осколки памяти
Шрифт:
– Прятать надо… не впервой, командир.
Но, видно, не с той ноги встал сегодня лейтенант или что-то не поделил с невестой вчерашним вечером, только вдруг не на шутку взъерепенился:
– Сколько можно прятать! Как смотр – все до ниточки выкладываются, а Кацо на кухне с ложкой надрывается! Нет, хватит! Распустил я вас! В этот раз он в первом ряду маршировать будет, а ты, сержант, на пару с дружком двое суток здесь топать будешь. Это я говорю тебе, лейтенант Кудрин!
Он зло затянулся дымом сигареты и швырнул окурок на землю, вдавил его каблуком и сердито добавил:
– «Прятать
Садыков, переминаясь с ноги на ногу, согласно кивал головой, бросая огненные взгляды на примостившегося на снарядном ящике грузина, наученного прошлым опытом и спокойно ждавшего решения командира в свою пользу.
– Что мотаешь котелком, сержант? Строй взвод. Как говорится, труд облагораживает обезьяну.
– Лейтенанта Кудрина срочно к комбату! Приказали явиться немедленно. Занятия строевой отставить, всем отдыхать, – раздался голос военфельдшера.
Кудрин насмешливо посмотрел на него:
– Матвеев? Насчёт вызова я понял, а насчёт отдыха…сам придумал или Садыков подсказал?
– Никому я не подсказывал, – возмутился сержант. – Мир сошёлся на Садыкове. Кацо плохо ходит – я виноват, Ларин на занятиях заснул – опять Садыков не усмотрел, Неделин письма матери редко пишет – снова я не проконтролировал. Да я этого фельдшера с подъёма не видел!
– Не ворчи, сержант. На то ты и младший командир, чтоб за всё отвечать. С меня тоже есть, кому спрашивать.
– Прав тот, у кого больше прав, командир. Я бы по-другому сделал.
– Погоди, Садыков, потом доскажешь. Так что ещё комбат сказал?
– Комбат так и сказал: лейтенанта ко мне, а взводу немедленно отдыхать.
– Отдыхать, да ещё немедленно! Ладно, Матвеев, доберусь я до тебя, тоже в санчасти окопался. Хороши, ничего не скажешь. Садыков! Веди людей на отдых. Смотрите, как надо «кругом» команду выполнять, показываю последний раз…
– Раз-два-три, он чётко повернулся кругом. – На ковер шагом… марш! Кацо! Что ковыряешь в зубах? Учись, пока я жив!
– Ну, всё, – облегчённо вздохнул Самошвили, украдкой помахав рукой вслед лейтенанту, заискивающе взглянул на сержанта. – Пошли, Рустам, отдыхать, банка сгущенки ставлю благодарность. Сейчас съедим?
– Не подлизывайся со своей сгущёнкой. Верно командир сказал – «обжора ты кутаисская». Не меня, медицину благодари и своего грузинского бога за отсрочку. Вернётся лейтенант – и сидальное место слипнется от сгущенки. Заело его не на шутку, а уж если он сказал, пиши, пропало – слово сдержит, сами знаете.
– Ха-ха, будь спок, Рустамчик. Если срочно, да ещё усатый вызвал – смотра не будет. Это я тебе говорю – рядовой Самошвили!
– А ведь правда, ребята, что-то затевается. Утром комбат к летунам ездил, и афганцев Ахмата с Хасаном вызвали. Не придётся нам сегодня поспать – чует моё сердце-вещун, – проронил, обращаясь ко всем, низкорослый Матвеев.
– Ну ладно, по мне лучше ночку не спать, чем на плацу шагать. Тебе, медицина, сердце насчёт доппойка ничего не вещует? – осведомился сержант у военфельдшера.
– Поживём – увидим, может, и дадут.
– Сказал слепой. Тоже мне, в верхах крутишься, а меньше Самошвили знаешь. Кацо, как насчет пайка? – миролюбиво спросил друга Садыков.
– Будет, будет, Рустам, верь моему слову. Пошли, сгущёнка есть.
– Тут ты, Кацо, дока, верные прогнозы выдаёшь. Пошли уничтожать твои запасы. Придёт лейтенант, сам всё объяснит. Стройся, ребята.
Лейтенант Кудрин неторопливо подошёл к небольшому модулю, где находился штаб батальона. Взвинченное, возбуждённое настроение исчезло, сменилось нетерпеливым ожиданием предстоящего дела. Ещё утром он заметил суету штабных работников – проскочил «уазик» в сторону аэродрома, прибыл начальник разведки майор Быстров со своими подчинёнными Ахматом и Хасаном – работниками «хада». Солдатский телефон сработал безотказно: что-то затевается. И теперь он радовался, что не придётся драть горло на плацу, выбивая дурь из Самошвили, не тянуться по стойке «смирно» перед кабульскими щеголями, одетыми с иголочки. В свои неполные двадцать три лейтенант Кудрин считался опытным командиром и ценился командованием. Полтора года службы здесь и успешное участие его взвода в десятке операций говорили сами за себя.
Кудрин украдкой взглянул на соседний модуль медсанчасти, надеясь краем глаза увидеть свою Олечку. Тут же пожалел, что позже получит заслуженный орден за прошлую операцию. А было бы неплохо заявиться к ней с медалью «За отвагу» и красной звёздочкой на груди. Знай, мол, наших. Вот бы удивилась канареечка. Стоп! Вчера вечером пропесочила за канареечку. И что ей не нравится эта птичка, ведь не вороной назвал же? Сегодня лебедушкой белокуренькой, пушистым одуванчиком назову, может быть, смилостивится, поцелует? Он потоптался на крылечке, ещё раз бросил взгляд на открытые окна санчасти и по-мальчишески заулыбался во весь рот. Она как будто ждала его у окна и приветливо помахала рукой. Лейтенант весь расцвёл, молодецки сдвинул панаму набекрень и шагнул в двери штаба батальона.
– Товарищ майор, лейтенант Кудрин по вашему приказанию прибыл, – доложил он моложавому командиру батальона майору Востротину.
– Всё казакуешь, лейтенант?
– Не понял вас?
– Говорю, в казаки-разбойники играешь? Чего напоказ чуб выставил?
– Виноват, исправлюсь, не заметил.
– Ты не заметил, а вот начальник разведки ещё через окно увидел. Как в штаб идти, обязательно на затылок панаму сдвигаешь. Травишь меня, что ли?
– У капитана Быстрова должность такая – всё замечать, товарищ майор, а вас травить – упаси Бог.
– Я так же думаю. Вероятно, лекарственный запах на тебя так влияет, лейтенант? Как магнитом тянет к санчасти. Уж не алкоголик ли ты?
– Командир!? Сказал, исправлюсь, и точка.
– Ну, раз лейтенант Кудрин сказал, то поверим. Как товарищи, поверим?
– Влюблённого, как и горбатого, только могила исправит, – подлил масла в огонь начштаба.
Но, видимо, командир исчерпал свой запас острословия и решил перейти к делу.
– Борис Сергеевич, повесьте карту на стену, – обратился он к начальнику разведки и, подождав, пока все успокоились, подошёл к карте. – Итак, лейтенант, ставлю вам боевую задачу. По данным нашей разведки, в ближайшие две ночи на Панджшер через Суруби должен прорываться крупный караван с оружием. Его конечная цель – отряд Ахмат-шаха Масуда. Знаком с ним?