Осколки
Шрифт:
Багавир цокнул языком.
— Э, парень, красыво говоришь. И сам такое приготовить можешь?
— Не могу. Где же я тут беренж возьму? А без него пилав не выйдет. Но я могу и другое приготовить. Увидишь, не хуже.
— Ты сказал. Смотри, нэ буд, как Худой. Он толко свистэт свой дудка может. А ты за слова отвечай.
Худым, как уже выяснил Антенор, они звали Ксантиппа. В основном за глаза, ибо тот обижался. Худобой он вовсе не отличался. Репейник, верно прочитав выражение лица нового попутчика, с улыбкой пояснил:
— Он не потому Худой, что худой, а потому, что не толстый. Был у нас в компании ещё один Ксантипп. Вот тот, что бочонок. Руками не охватить. Кашеваром у нас был, хотя и плотник неплохой. Конечно, не такой хороший, как я…
— Скорее, не такой пустозвон, — фыркнул плешивый.
— А сейчас он где? — спросил Антенор.
— Отпал от компании, — ответил Репейник, — женился.
— А вы, что, все неженатые?
— Не все, — сказал плешивый.
— Что до меня, — хохотнул Репейник, — то я в эти сети ни в жисть не попадусь!
И он снова затянул песню про нравы жён.
Знакомство с этими людьми стало для Антенора даром богов. Выйдя из Библа, он двигался быстро и к полудню нагнал два неспешно ехавших воза с шестью путниками. Поприветствовал. Те благодушно ответили. Слово за слово, завязался разговор. Люди оказались довольно открытыми, таиться от незнакомца не стали.
То были артельщики, ремесленники, ехавшие в Сидон на заработки. Старшим представился плешивый Аполлодор, сын Каллистрата, плотник-корабельщик из Китиона, что на Кипре. Он был моложе Багавира, но всеми признавался вожаком.
Следующий по старшинству после этих двоих — земляк Аполлодора, молчаливый Протей, сын Нитумбаала. По имени отца понятно, что финикиец. А что сам носил эллинское имя, так Антенор тому нимало не удивился — уж не первый десяток лет в «Стране пурпура» завелась такая мода, на всё эллинское.
Дион по прозвищу Репейник, родосец, был на вид ровесником Антенора. Прозвище своё, как в отместку поведал македонянину Ксантипп, Дион получил вовсе не за колючий язык и липучий нрав, как вначале подумал македонянин, а за страсть к лекарскому делу. Впрочем, все его познания в сём искусстве ограничивались одним единственным снадобьем. Всех он норовил лечить отварами из колючек и прикладыванием на больные места лопухов.
— Вот как от твоей стряпни запор случится, — не задержался тогда с ответом Дион, — тут-то я всех и спасу.
— Давай-давай, спаситель ты наш. Спасёшь, как Аполлодору волосы спасал? — хмыкнул Ксантипп.
— Обижаешь. Лопух от выпадения волос — вернейшее средство. Просто надо было ещё раз попробовать.
— Я тебе сейчас глаза на задницу натяну, — пообещал Аполлодор.
— Тьфу-ты… — сплюнул Багавир, — как бабы языками чешут…
С артелью шли ещё два человека, к компании не относившихся. Антенор познакомился и с ними.
На осле ехал местный житель, крестьянин-паломник, державший путь в известный на всю Финикию храм Эшмуна, на эллинский манер Асклепия. Намеревался принести жертву для излечения больной жены. В разговор он никак не встревал. Трусил себе позади.
Коня в поводу вёл эллин, назвавшийся Аристоменом. Из всех попутчиков летами он уступал, пожалуй, одному лишь Багавиру. Иногда садился верхом, но ехал шагом, явно не собираясь отрываться от компании.
При знакомстве любопытный Репейник сразу пристал к Антенору с расспросами — кто таков и куда путь держишь.
— Видок у тебя, брат, прямо скажем, не цветущий. Тяжёлые деньки настали?
— Они самые, — вздохнул Антенор.
— Что же случилось? Ограбили, или в кости проигрался?
— Не то и не другое. Просто как-то всё… наперекосяк идёт. Давненько уж.
— А есть ли семья?
— Нет никого. Никто дома не ждёт, да и дома-то нет. Странствую вот, от одного угла до другого. Случайными заработками перебиваюсь.
Антенор отметил, что Аристомен искоса поглядывает на него, и как-то очень внимательно.
— Работы нет? — цокнул языком Репейник, — а каким ремеслом владеешь?
Антенор не успел ответить, как Аристомен влез в разговор.
— С Александром до края Ойкумены прогулялся, уважаемый?
— Было дело, — не стал запираться Антенор, коего попутчики сразу определили, как македонянина.
— А что сейчас идёшь один, как перст?
— Вот то-то и оно, что перст. Был я перстом в кулаке, остался сам по себе.
— Что так? — поинтересовался Аристомен, — рука-то никуда не делась и остальные пальцы все на месте.
— Только они теперь растопырены.
— Подался бы в наёмники, всё лучше, чем нищенствовать.
— Может, и подамся, — вздохнул Антенор.
Аристомен ещё некоторое время сверлил его взглядом, но дальше пытать не стал. Некоторое время прошагали в молчании.
— А чем же ты прежде занимался? — спросил Дион, — не с пелёнок же в царёво войско попал.
— Коз пас, — ответил Антенор.
— Коз? — усмехнулся Аристомен, — коз до Филиппа вся фаланга пасла. И даже из нынешних гетайров кое-кто.
— Неужто и правда, никакого ремесла не знаешь? — недоверчиво спросил Репейник.
— Конюхом ещё был.
— При ком-то из царских «друзей» состоял? — спросил Аристомен.
Антенор, которого стала настораживать дотошность всадника, ответил уклончиво:
— Нет. Не из числа «друзей».
— Понятно, — кивнул Аристомен. Дальше расспрашивать не стал.
Что ему стало «понятно» Антенор не выпытывал.
— Да, брат… Тяжко без ремесла-то, — сказал Репейник.
— Да и с ремеслом, как я погляжу, не со всяким будешь на отчизне пузо греть, — заметил Антенор, — иной раз и по чужбине поскитаешься.