Осколки
Шрифт:
Месхенет по-кошачьи высвободилась из его объятий, оставив в них плащ. Встала, поднесла руки к плечам.
— Я люблю тебя, Антенор.
Щёлкнули бронзовые застёжки, и тонкая ткань хитона скользнула вниз.
Мужчина рывком поднялся, даже не вспомнив о больной ноге, и легко, словно пёрышко, подхватил женщину на руки.
Месяц спустя, граница Ликии и Карии
Дорога зигзагом взбиралась на гору. Впереди лес начал редеть. До вершины всего ничего осталось, но тут осёл по кличке Осёл, которого они купили в одной деревушке неподалёку от Фаселиды, начал упираться. Симонид, бранил его последними словами, но тот решил, что с него хватит. Пришлось Месхенет вновь брать в руки повод. Её он почему-то слушался.
— Долго ещё? — поинтересовался хромавший до сих пор Антенор. Это ради него они осла купили, но македонянин отчаянно смущался и лез из кожи вон, чтобы всем чего-то там доказать. Но время от времени всё равно на осле ехал.
После всего, что случилось, Месхенет уже не удивилась, когда Антенор сообщил ей, что их цель ближе, чем та, которую он назвал Менкауре и затем Птолемею. Их путь лежал не в Алинду, бывшую столицу Карии, город царицы Ады. Нет, им предстояло достичь Хрисаориды, славной святилищем Зевса Хрисаора, «Золотого лука». Именно в его окрестностях и рос Геракл.
Выслушав это, Месхенет в лице не изменилась. Теперь она узнала, что Антенор солгал не только Птолемею, но и Менкауре, тем самым нарушив слово, данное Хорминутеру. Но это уже не имело значения и никак не изменило её отношения к этому человеку. Ложь — она разная бывает.
До Хрисаориды ещё далеко, а вот до реки, служившей границей Ликии и Карии должно быть уже рукой подать. Ваджрасанджита весьма впечатлило её название.
— До Хрисаориды? — спросил Симонид.
— Нет, до Инда, — ответил Антенор.
— Да, близко уже, — подтвердил Симонид.
— Ты это и вчера говорил, когда на ночлег вставали. А с утра уже вон сколько отмахали.
— А он, как скиф, — негромко сказал Дион, — для него, что один конный переход, что три — все «скоро».
— Ты, Дион, сам-то хоть раз скифа видел? — спросил фокеец.
— Не-а. Но у меня ещё все впереди. Я же не такой старый пень, как ты.
— Тьфу ты, — сплюнул Симонид, — бесстыдник, никакого в тебе нет уважения к летам.
— Ага. Нету.
— Это все оттого, что твой почтенный батюшка мало кормил тебя ивовой кашей, пока ты поперёк лавки лежал, — наставительным тоном заметил Симонид.
— Твой, не менее почтенный, в своё время и вовсе отлынивал от сего благополезного занятия. И не он один, кстати. Вспомни-ка, как твоя разбойная ватага несчастного старика обчистила. Ведь всё, что было нажито непосильным трудом, до последнего надкусанного обола выгребли.
— Это ты о чём? — опешил Симонид.
— Не помнишь, что ли? Как деда Ситалка ограбили?
Антенор, не оборачиваясь, прыснул. Фокеец кинул на него подозрительный взгляд и, нахмурясь, переспросил:
— К-какого ещё Ситалка?
— Да уж, старость не в радость, — протянул Дион, состроив печальную рожу, — тебе, Симонид уже пора на лавке перед своей лачугой сидеть, дряхлые кости на солнышке греть, а ты все по горам скачешь, аки молодой и резвый козел.
— Какого ещё Ситалка?![98] — рявкнул фокеец.
— Который Аполлон, — бросил через плечо Антенор и добавил, — не мучь его, Дион, сейчас он взбеленится, я тебя выручать не стану, потому как сам нарвался.
— Аполлон? — захлопал глазами Симонид, — а причём здесь…
Он вдруг замолчал и поджал губы. Антенор, как наяву увидел кулак, летящий в ухо Репейнику, но то была лишь игра воображения. Фокеец потемнел лицом, но даже не взглянул на родосца. Опустил глаза, рассматривая костяшки пальцев.
— Надулся? Зря. Признай — сгубила жадность абдеритов[99]. Что заслужили, то и получили. Я бы даже сказал — легко отделались.
— Ты сам в своей желчи не потони, — буркнул фокеец, — язык, как помело, смотри, отхватят. До смертного часа будешь над всеэллинским горем потешаться?
— До чьего?
— Что, «до чьего»?
— До чьего часа смертного? Моего или твоего?
— Да пошёл ты…
Указание, куда ему следует отправиться, Репейник проигнорировал.
— И, кстати, про «всеэллинское горе» кончай заливать. Например, нам, родосцам, на эту вашу…
— Да вам всегда на все насрать. А я говорю — всеэллинское. Сколько лет бодались, сколько городов схлестнулось, сколько народу полегло… А под конец даже победители оказались в проигравших, под пятой Филиппа, будь он проклят.
Антенор, услышав эти слова, даже ухом не повёл.
— Это не Филипп вас победил, а Аполлон наказал.
Симонид пропустил замечание мимо ушей.
— Ты вот меня святотатством попрекаешь, Репейник, а мне знаешь сколько лет было, когда всё началось? Восемь! И восемнадцать, когда закончилось.
Дион открыл было рот, чтобы возразить, но Антенор опередил его:
— Репейник, заткнись уже.
Некоторое время шли в молчании.
— А почему дед? — вдруг поинтересовался Симонид.
— Какой дед? — спросил Дион.
— Ты сказал: «ограбили деда Ситалка». Почему дед?
— Так ему в обед сто лет. Разве нет?
— Да уж поболе, — фыркнул Антенор.
— Он, вообще-то, вечно молодой, — возразил Симонид.
— Вечно пьяный, — хохотнул Дион, — хотя это не про него. Лучше бы вы храм Диониса какой ограбили. Весёлый Вакх ещё бы и проставился для такой дружной компании.
— Расскажи это Александру, — сказал Антенор, — он, когда разрушил Фивы, как раз по твоей мысли поступил.