Осмос
Шрифт:
— Нет, мы о ней совсем не говорили, — задумчиво протянул Пьер.
Он знал, очень хорошо знал, что он хотел сейчас сказать… нечто доброе, ласковое… «Знаешь, папа, нам с тобой совсем не плохо вдвоем. Мы с тобой уже преодолели немало трудностей. В конце концов в жизни из любой, даже самой трудной ситуации можно найти выход… в конце концов мы с тобой во всем разберемся и из всех неприятностей выпутаемся, как во всем разбираются и из всего выпутываются другие для того, чтобы найти у жизни и привлекательные стороны, которых у нее нет… И все произойдет именно так благодаря тебе…»
На поверхности вина дрожали и переливались блики. В последнюю секунду Пьер, еле ворочая языком, процедил сквозь зубы какие-то клейкие слова, не желавшие слетать с губ:
—
Не услышав никакого ответа, он повторил вопрос.
— Да, — коротко бросил Марк, внезапно резко вставая из-за стола, и вслед за этим «да» он рявкнул, что это чертово горячее масло ужасно воняет.
Марк как-то странно повел себя. Он схватил кастрюльку, в которой разогревалось масло, и отнес ее на кухню, где тотчас же устремился к раковине, чтобы ополоснуть лицо холодной водой. Мокрой холодной ладонью он провел по затылку и так и застыл над раковиной, склонившись под краном, с одной рукой за головой. Он чувствовал себя совершенно разбитым, но в то же время ощущал невероятное облегчение. Как это ужасно! Как плохо! Как отвратительно! Но… он оживал, он воскресал, он возрождался для новой жизни! И все это было так странно, что свихнуться можно! Ну надо же! Теперь у него в доме есть сообщник! И не кто-нибудь, а сын Нелли! Славный малыш Пьеро! Да, на сей раз она была против него бессильна! Ну ничего она не могла ему противопоставить, ничего не могла сделать, ничегошеньки! На сей раз она и вправду умерла! Ну да, она была забыта! Забыта! Какой подарок ты мне сделал, малыш!
X
Два дня спустя, сидя за рулем своего любимого джипа, Марк уже не был так уверен в том, что «на сей раз она и вправду умерла, что она забыта». Он готов был лопнуть от ярости и буквально умирал от страха. Вот ведь гадкий мальчишка! Марк гнал машину как сумасшедший; он делал все, чтобы не наброситься на Пьера и не прибить его, не задушить, а потому он обгонял и обгонял машины, выезжал на встречную полосу, прорывался между грузовиками, чуть ли не шел на таран… стремясь догнать юную цветочницу, смеявшуюся ему прямо в лицо, издевавшуюся над ним…
— Куда мы едем?
— Заткнись!
«Что я такого сделал?» — думал Пьер, судорожно вцепившийся в край сиденья. От страха он так вспотел, что был мокрый как мышь. Они вот-вот врежутся во встречную машину и разобьются насмерть! Но что же случилось? Сегодня утром отец отвез его в коллеж, а вечером… вечером почему-то в первый раз заехал за ним и ждал после уроков… последним был урок гимнастики… и вот теперь они несутся вдоль берега реки Див, несутся как сумасшедшие, то и дело чудом избегая лобового столкновения с огромными грузовиками, внезапно словно выныривающими из густого тумана; они несутся так, словно уходят от погони, спасаются бегством… но от кого и от чего?
— Мне плохо… меня тошнит…
Марк опустил стекла, и в машину с воем и посвистом ворвался ледяной порыв ветра. Пьер дрожал не то от холода, не то от страха. Он был еще в тренировочном костюме, смертельно усталый после тренировки по баскетболу. Так в чем же дело? Боже милостивый! Наконец Пьер осмелился бросить взгляд на зеркало, в котором отражалось лицо отца, но увидев, что лицо это искажено такой отвратительной и свирепой гримасой, что еще раз посмотреть не решился. Было шесть часов вечера, смеркалось. Они уже проехали по мосту над плотиной и теперь пересекали широкую безлюдную равнину. Если Марк задумал преодолеть перевал, то ничего у него не выйдет, потому что начал падать снег, а снегоуборочная машина пройдет только завтра утром.
— Проезд закрыт! — закричал Пьер с облегчением, увидев впереди щит с надписью «Опасность!» и оранжевую ленту, натянутую поперек дороги между двумя деревьями. В последний момент Марк избежал столкновения со щитом и разорвал ленту; один из ее концов прилепился к ветровому стеклу и затрепетал на ветру.
— Ты не включишь фары?
— Не лезь не в свое дело!
Когда машина вынырнула из небольшого леска, Пьер увидел, что небо на западе окрашено в красноватый цвет, и отблески заката ложатся на заснеженные склоны холмов, от чего на этих склонах что-то то и дело вспыхивало и гасло… Марк даже был вынужден опустить щиток, чтобы этот блеск не слепил его, но он, пожалуй, поторопился, потому что снег повалил густо-густо, и холмы скрылись за белой пеленой. Пьер, почти вдавленный в сиденье страхом, успел из своей «ниши» рассмотреть, что они находятся совсем рядом с краем обрыва так называемого «Большого провала» или «Большого ущелья», а внизу виднеются очертания словно полузатопленной в снежном мареве электростанции. Что они тут делают, почему они заехали сюда на этом своем старом драндулете? Его подташнивало от усталости и от потрясения, от страха перед отцом и от страха перед лицом вполне вероятной гибели в этой колымаге, несущейся по бесконечным петлям серпантина горной дороги, все время вихлявшей из стороны в сторону, то скользившей на обледеневшем асфальте, то шедшей юзом, то буксовавшей. Впереди не было видно ничего, кроме белой пыли и смазанных контуров скал на поворотах.
— Еще далеко?
— А ты как думаешь?
— Я думаю… я думаю, что ты угробишь свой джип…
— Это тебя я угроблю!
Марк резко крутанул руль, и машина внезапно развернулась в обратную сторону и остановилась на краю какого-то поля, где там и сям виднелись голые черные кусты. Скорее, то было не поле, а склон холма… Марк потянул ручной тормоз, быстро, в мгновение ока натянул перчатки и посмотрел на сына, сидевшего рядом. У Пьера от острого приступа страха свело желудок. Он слышал, как тяжело и шумно дышит отец, то через нос, то через рот, в полумраке он видел, как поблескивают его глаза, внимательно наблюдающие за ним. В томительном молчании прошло несколько секунд…
— Ну ты, маленький подонок, где мы находимся?
— Не… не знаю.
— Советую тебе ответить на вопрос!
— Да ведь ничего не видно…
Затянутой в перчатку рукой Марк протер лобовое стекло, издавшее звук, похожий на кошачье мяуканье.
— Ну так где мы? — спросил он, хватая мальчика за ухо и заставляя его поднять голову и ткнуться носом в стекло, за которым были только темень и белая пелена из снежных хлопьев.
— Мы… мы… здесь…
— Балда!
Марк включил «дворники» и фары, лучи света пробили брешь в белом мареве.
— Ну так как? Теперь ты знаешь, где мы находимся?
— Я здесь никогда не бывал…
— Вылезай!
Пьер уже так замерз в машине, что ничего не почувствовал, когда оказался почти что по колено в снегу. Лучи света от фар с трудом пробивали мрак и таяли в тумане и мгле. Пьер натянул на голову капюшон. Хлопнула дверца автомобиля. Пьер потянулся, чтобы отодрать от ветрового стекла кусочек прилипшей к нему оранжевой полиэтиленовой пленки и снять такой же кусок, намотавшийся на антенну, но отец схватил его за рукав и потащил в сторону занесенного снегом крутого склона. Он шагал размашисто, огромными шагами, а Пьер, то и дело спотыкаясь и падая, волей-неволей следовал за ним, умоляя не спешить, не идти так быстро. Он видел, что склон впереди круто уходит вниз и теряется в серебристой мгле, видел, как этот склон превращается там впереди в бездну, откуда тянет ледяным дыханием смерти.
— Нет! — завопил пришедший в ужас Пьер. — Нет!
Он рухнул на колени прямо в снег, но отец остался глух к крикам сына и продолжал продвигаться вперед, таща полураздетого мальчика по снегу волоком.
— Где мы находимся? Отвечай!
— Около ущелья, — еле выговорил сквозь всхлипы Пьер, цеплявшийся за обледеневшую траву.
— Ты здесь уже был?
— Да…
— Встань! Встань на ноги!
Он с трудом поднялся и стоял, ощущая в ногах противную дрожь, стоял лицом к пропасти глубиной не менее пятисот метров, о которой имелись упоминания во всех путеводителях и рекламных буклетах для туристов, где эту пропасть называли самой эффектной, самой глубокой во всей Европе. Боковым зрением он видел рядом с собой силуэт отца.