Основания морали
Шрифт:
В любом случае Милль предлагает нечто неприемлемое. Он апеллирует к нашему снобизму, нашей гордости или к нашему позору. Ни один человек, хоть сколько-нибудь знакомый с его теорией, не сочтет, что Милль предпочитает быть обычным человеком, а не гением, – не говоря уже о том, что он предпочел бы лучше быть свиньей, чем заурядным человеком. Читатель с полным основанием скажет: «Тысячу раз иет\».
Но сам вопрос он поставил неправильно. А если мы поставим его правильно, ответ будет таким: лучше быть удовлетворенным Сократом, чем Сократом неудовлетворенным. Лучше быть человеком удовлетворенным, чем человеком неудовлетворенным. Лучше быть удовлетворенным глупцом, чем глупцом неудовлетворенным. И даже лучше быть довольной свиньей, чем свиньей недовольной.
Каждый из перечисленных субъектов действия, будучи не удовлетворен,
Выбор таких действий – реальный выбор. Выбор, подразумеваемый Миллем, – нет. Ни человек, ни свинья, безотносительно к их желаниям, не могут поменяться друг с другом своим животным статусом. Посредством простого акта выбора глупец не может стать Сократом, а Сократ – глупцом. Но люди, по крайней мере, способны избирать действия, которые, как им представляется, с большей вероятностью доставляют максимальное удовлетворение в долгосрочной перспективе.
Если умственно неразвитый человек счастлив, смотря телевизор, но чувствует себя несчастным, читая Платона, Милля или Дж. Мура, будет жестоко и даже просто глупо заставлять его читать только потому, что, по вашему убеждению, такая литература способна осчастливить гения. Вряд ли будет более «нравственно», если обычный человек станет мучить или изнурять себя чтением высокоинтеллектуальных книг вместо детективов (при условии что эти последние доставляют ему настоящее удовольствие). Нравственную жизнь не следует смешивать с интеллектуальной. Нравственная жизнь состоит в таком поведении, которое способствует обретению максимального долговременного счастья, доступного для данного конкретного человека, а также побуждает его сотрудничать с другими в меру отпущенных ему возможностей; ее нельзя понимать как следование некоему абстрактно гипотетическому «долженствованию».
Однако этот криптоснобистский стандарт вновь и вновь выдвигается теоретиками этики. На одной из многих фаз своей эволюции в качестве такого теоретика Бертран Рассел однажды привел платоновское сравнение с жизнью устрицы, получающей удовольствие безо всякого знания. Представьте несознаваемое удовольствие, столь сильное и долгое, сколь вам угодно, и подумайте: выберете вы его? Сантаяна ответил: «Здесь английский читатель, как и краснеющий греческий мальчик, наверное, должен инстинктивно ответить: нет! Это argumentum ad hominem (а в этике других доводов не бывает); но человек, дающий желаемый ответ, дает его не потому, что ответ самоочевиден (это не так), а потому, что он человек нужного типа. Перспектива уподобиться устрице шокирует его. Однако неизменное удовольствие, без памяти или рефлексии, без изнурительного смешения разнородных образов – это именно то, что считает благом мистик, сластолюбец, а возможно, и устрица… Если люди не в силах представить, как можно удовлетвориться чистым удовольствием в качестве конечной цели, значит, таково требование их воображения, или, лучше сказать, это результат того, что ими владеет воображение исключительно человеческого свойства»10.
Давайте продолжим рассуждение Сантаяны чуть дальше. Допустим, теоретик этики спрашивает: «Представьте, что вы можете получить больше удовольствия (и немедленно, и в долгосрочной перспективе) от пьес Шекспира, чем получаете сейчас, но при этом никогда не будете их читать, смотреть или слушать и не будете иметь о них вообще никакого представления. Согласны вы на такое удовольствие?» Любой поклонник Шекспира почти наверняка ответит отрицательно. Но разве его ответ не будет объясняться тем, что он просто не в силах представить такую гипотетическую возможность, не способен вообразить себя получающим удовольствие от Шекспира без чтения или лицезрения его пьес? Удовольствие вряд ли можно помыслить как чистую абстракцию, т. е. отдельно от конкретного удовольствия.
Тут антигедонист может с торжеством сказать: если люди отказываются заменять один вид удовольствия другим видом или одно качество удовольствия другим качеством, значит, у них есть еще какой-то критерий оценки помимо «количества». На это следует возразить, что критерий, который он применяет к конкретным интеллектуальным, или «возвышенным», удовольствиям, с таким же успехом можно применить и к конкретным чувственным, плотским, или «низким», удовольствиям. Зададим вопрос сластолюбцу: «Представь, что каким-то образом ты сможешь получить больше удовольствия,
Если человека попросят вообразить себя испытывающим удовольствие, – но удовольствие, абстрагированное от всех имеющихся у него источников удовольствия, от всех предметов или действий, которые в данный момент реально доставляют ему удовольствие, – он, естественно, не сможет этого сделать. С таким же результатом можно попросить представить сильное любовное влечение, не имеющее никакого объекта.
Ответ станет яснее, если мы заменим «удовольствие» на удовлетворение. В отличие от «удовольствия», мы обычно говорим не о «количестве» удовлетворения, но только о большем или меньшем удовлетворении. Не говорим мы и о «качестве» удовлетворения. Мы просто спрашиваем себя, доставляет ли нам тот или иной объект или та или иная деятельность больше или меньше удовлетворения, чем другой объект или другая деятельность. Кроме того, мы отмечаем, что разные люди находят удовлетворение в разных вещах, а одного и того же человека сегодня удовлетворяет одно, а завтра совершенно другое. Никто из нас не предпочитает «возвышенные» удовольствия «низким» и, наоборот, «низкие» «возвышенным» всегда и во всех случаях. Даже самый отъявленный аскет прерывает свои духовные упражнения, чтобы поесть и удовлетворить прочие телесные нужды. И любитель шекспировских трагедий вполне может позволить себе вкусный обед перед походом в театр.
К вопросу «пинг-понг против поэзии» мы еще вернемся в главе 18.
5. Психологический эвдемонизм
В начале этой главы я предупредил, что выступлю в защиту по крайней мере одной теории «психологического эвдемонизма».
Некоторые антигедонисты (образцовым их представителем я опять же могу назвать Хастингса Рэшдалла11) взяли на вооружение по видимости очень ловкий способ выходить из спора с гедонистами. Сначала они стараются показать, что «психологический гедонизм» не способен объяснить реальные мотивы наших действий. А затем они отмечают, что хотя «этический гедонизм» в принципе возможен, несколько нелепо утверждать, будто моральный долг человека состоит лишь в стремлении к личному удовольствию, даже если человек не всегда этого хочет.
Но это опровержение само строится на ошибочных допущениях, которые становятся особенно очевидными, когда мы вместо «удовольствия» с его специфическими оттенками смысла начинаем использовать «удовлетворение» или «счастье».
Потратим некоторое время, чтобы более подробно рассмотреть основные ошибки критиков психологического гедонизма.
1. Утверждение, что «удовольствие» означает исключительно или преимущественно чувственное, телесное удовольствие. Вряд ли найдется хоть один антигедонист, который если не явно, то молчаливо отвергает эту презумпцию. Поэтому эвдемонистам целесообразнее отказаться от терминов «гедонистический» и «удовольствие» и вместо них говорить об «удовлетворении» или о «счастье». Если речь все же заходит об «удовольствии», мы должны постоянно иметь в виду двоякое значение этого термина, который можно понимать 1) как чувственное удовольствие или 2) как определенное состояние сознания12.
2. Отказ признавать, что гедонистическую, или эвдемонистическую, позицию можно сформулировать негативно. Антигедонисты упрекают гедонистов, например, за утверждение (которое некоторые неосмотрительные гедонисты действительно себе позволяют): человек добровольно становится мучеником, поскольку считает, что «удовольствие» от мученичества будет больше, чем страдание. На самом же деле человек принимает мученичество (в том случае, когда может его избежать), поскольку предпочитает физическое страдание (пытку, сожжение или распятие) бесчестью или душевным мукам, которые он испытал бы, если бы отрекся от своего Бога и своих принципов или предал друзей. Он не выбирает никакого «удовольствия»; он выбирает то, что считает менее мучительным.