Основания морали

Хэзлитт Генри

3. Антигедонисты пытаются опровергнуть гедонизм указанием на то, что они называют ошибкой неправомерной инверсии (особенно подробно об этом говорит Рэшдалл). Процитируем его вновь: «Гедонистическая психология объясняет желание удовольствием, тогда как на самом деле удовольствие обязано своим существованием исключительно желанию»¹³. И еще раз: «Гедонизм объявляет предвкушаемое ⁴ удовлетворение” условием желания, тогда как на самом деле желание является условием удовлетворения»¹⁴.

Обоснованность вытекающего из этих утверждений противопоставления «желания» и «удовлетворения» крайне сомнительна. Это разграничение скорее вербальное, чем психологическое. Будет чистой тавтологией сказать: то, чего я на самом деле желаю, – это удовлетворение моих желаний. Действительно, я не буду стремиться удовлетворить желание, пока оно у меня не возникнет. Но желаю-то я не самого желания, а его удовлетворения! Возражение Рэшдалла сводится к тавтологической банальности: мы желаем удовольствия только потому, что мы того желаем. Сказать, что я желаю удовлетворения моих желаний, – это просто другой способ сказать, что я желаю «счастья», поскольку мое счастье и состоит в удовлетворении моих желаний.

4. Еще одно возражение против гедонизма восходит к епископу Батлеру и состоит в том, что люди хотят не «удовольствия», а ту или иную конкретную вещь. Повторю еще раз формулировку, приведенную немного выше: «Когда я голоден, я хочу пищи, а не удовольствия». Мы уже отмечали, что в ней указывается конкретное средство, с помощью которого я удовлетворяю конкретное желание. Никакого реального противоречия здесь нет, а есть только различие между конкретным и абстрактным описанием ситуации.

5. Антигедонисты стремятся дискредитировать психологический гедонизм на том основании, что человек нередко отказывается от действия, обещающего, на первый взгляд, самое близкое или самое сильное удовольствие. Но это замечание не имеет вообще никакого отношения к психологическому гедонизму и тем более к психологическому эвдемонизму. Оно просто подразумевает, что человек стремится к наибольшему удовольствию (удовлетворению, счастью) в долгосрочной перспективе. Он «измеряет» удовольствие, удовлетворение или счастье не только интенсивностью, но и продолжительностью.

6. Последний довод против психологического гедонизма или эвдемонизма таков: люди часто действуют под влиянием влечения, страсти, гнева и не проявляют расчетливости, способной доставить им максимум удовольствия, удовлетворения или счастья. Это верно. Но столь же верно, что когда человек контролирует себя, он непременно стремится к долговременному счастью.

Давайте подведем итоги и сформулируем их в краткой форме. Несомненно, что люди не стремятся увеличивать до предела некую чистую абстракцию, некую однородную субстанцию, именуемую «удовольствием». Они стремятся к удовлетворению своих желаний. И именно это последнее мы реально имеем в виду, когда говорим, что они хотят «счастья».

Удовлетворение одного желания человека может вступить в противоречие с другим его желанием. Если под влиянием влечения или страсти он стремится удовлетворить чисто сиюминутное желание, это почти всегда достигается в ущерб большему и более продолжительному удовлетворению. Поэтому человек должен решать <т. е. выбирать>, какие желания ему лучше удовлетворять; он должен стремиться примирять их с противоположными желаниями других людей и со своими собственными противоположными желаниями. Иными словами, он должен стремиться к гармонизации своих желаний и максимизации своего удовлетворения в долгосрочной перспективе.

Вот в этом и состоит примирение психологического и этического эвдемонизма. Человек может не всегда действовать ради предельного увеличения своего долгосрочного счастья. Он может быть непредусмотрительным или слабовольным, может быть рабом сиюминутных страстей. Но при этом он остается психологическим эвдемонистом: когда он находится в разумном, уравновешенном состоянии, он стремится предельно увеличить свою удовлетворенность или свое счастье в долгосрочной перспективе. Именно в силу данного обстоятельства этические доводы могут вообще на него воздействовать. Если ему разъяснить, что определенные действия, совершаемые под влиянием аффекта или нацеленные на удовлетворение ближайшей эгоистической потребности, снижают его совокупное удовлетворение в долгосрочной перспективе, его разум воспримет ваши доводы, и он постарается исправить свое поведение.

Это не просто обращение к чистому «эгоизму». Большинство людей ощущают самопроизвольное сочувствие счастью и благополучию других, в первую очередь членов своей семьи и друзей; поэтому им трудно найти сильное удовлетворение или счастье для себя, если его не будут разделять хотя бы самые близкие им, – если не все сообщество в целом. Они стремятся обрести собственное удовлетворение и счастье в делах милосердия и любви. Даже глубоко «эгоистичные» люди способны понять, что свои долгосрочные интересы они лучше всего обеспечат путем общественного сотрудничества и не получат помощи от других, если не предложат им свою.

Действительно, даже самый эгоцентричный человек нуждается не только в защите от агрессии других людей, но и в активном сотрудничестве с другими людьми; поэтому он уясняет, что в его собственных интересах следует защищать и поддерживать свод моральных (равно как и правовых) норм, которые запрещают нарушение обещаний, мошенничество, воровство, насилие и убийство, а также свод моральных правил, предписывающих сотрудничество, любезное поведение и доброту.

Нравственность есть не конечная цель, а средство. Ей присуща не самоценность, т. е. не «имманентная», или конечная, ценность, а ценность производная, или «инструментальная». Рациональную этическую теорию можно построить только на том, чего мы реально желаем, но не на том, что нам «должно» желать. Каждый желает заменить менее удовлетворительное состояние более удовлетворительным. По словам Паскаля, «обычная жизнь человека подобна жизни святых. И те и другие ищут удовлетворения и отличаются только в выборе объекта, который доставляет это удовлетворение». Каждый желает своего долгосрочного счастья. Эта формулировка верна хотя бы потому, что тавтологична. Ведь наше долгосрочное счастье – это просто другое название того, чего мы на самом деле желаем в долгосрочной перспективе.

На этой основе покоятся не только рассудочные добродетели, но и добродетели общественные. Долгосрочные интересы каждого из нас состоят в практическом проявлении и общественных, и рассудочных добродетелей и, естественно, в том, чтобы все остальные тоже их проявляли.

Это и есть ответ, причем единственно убедительный ответ, на вопрос: «Почему я должен быть нравственным?». Должное всегда основано на том, что есть, или на том, что будет, и вытекает из него.