Основатель
Шрифт:
Но он не смог. Черствый, кровожадный, любящий только себя Бальза в самой глубине души надеялся, что они будут вместе. И упустил момент. А затем стало поздно.
«Тупоголовый романтик!» — презрительно прошипел он, глядя в идеально-белый потолок. Его тошнило от себя, от своей глупости и того, что произошло. Стоило ему подумать о том, что теперь сестра заняла его «Лунную крепость», возглавила его клан и называет себя нахттотерин, весь мир становился алым от ненависти.
Но приходилось контролировать свои чувства, быть сдержанным и не разнести
Бальза разумно полагал, что сейчас не время ругаться с колдуном. Тот стал союзником, пускай и невольным. Кадаверциан явно был не слишком доволен незваным гостем, которого притащил на своем горбу дух-убийца, но, слава Основателю, не приказал выбросить нахттотера на солнце.
Почему мастер Смерти так поступил — Миклош не знал до сих пор. «С некромантами, — думал он, — никогда не поймешь, играют ли они в благородных рыцарей или, действительно, таковыми являются». Он не представлял, какая Кристофу выгода от его жизни, особенно если учесть, что колдун на дух его не переносит.
На всякий случай, чтобы не гневить судьбу, в первые дни Бальза вел себя тише воды ниже травы. Это было не сложно, поскольку большую часть времени он провел в беспамятстве. Регенерация проходила на удивление медленно и тяжело.
Однажды, придя в себя на изорванной постели, Миклош увидел стоящего в дверях колдуна. Он попытался улыбнуться, но губы плохо слушались, и на лице появилась неприятная гримаса:
— У меня сегодня не слишком презентабельный вид, — хрипло и натужно рассмеялся нахттотер, садясь. — Извини, что встречаю тебя в мятой рубашке.
Ничего не сказав, кадаверциан вошел в комнату и поставил на столик большую кружку с кровью. Брат Храньи тут же почувствовал голод. Он не помнил, когда ел в последний раз.
От кружки отвратительно смердело застарелой несвежей пищей, и господин Бальза внутренне скривился. Какой еще еды можно было ожидать в кладбищенском логове? Здесь никто не собирался кормить его свежими лакомствами.
Кадаверциан догадался, о чем думает гость, и едва заметно улыбнулся:
— Никаких блондинок.
Понимая, что спорить нет резона, тхорнисх лишь пожал плечами.
Тогда Кристоф провел над кружкой рукой. Запахло анисом, и кровь приобрела светло-зеленый цвет.
— Что это за дрянь? — не сдержался Бальза. — Теперь она выглядит так же отвратительно, как и пахнет!
— У меня нет знаменитых эликсиров Луция Тхорнисха. Тебе придется пить, что дают.
Мысленно помянув гром и молнию, Миклош неловко взял кружку едва отросшими пальцами и выпил залпом… Его едва не вывернуло наизнанку. Пытаясь справиться с бунтующим желудком, он откинулся на подушки и закрыл глаза. Боль медленно отступала.
— Я оставлю в холодильнике запас. Будешь пить это каждый день. Когда встанешь на ноги, тебе лучше уехать из Столицы.
Бальза хотел узнать у Кристофа, чем сейчас занята Хранья, но провалился в сон.
Проснувшись, он почувствовал, что дом пуст. Абсолютную тишину нарушало лишь его хриплое дыхание. Несколько минут тхорнисх прислушивался, надеясь различить хоть единственный посторонний звук. Но безуспешно. Его оставили одного в самом сердце клана Кадаверциан и не потрудились выставить охрану.
Поначалу Миклош даже обиделся. Подумать только — до чего он дошел, раз его настолько ни во что не ставят. Однако тут же выйдя в коридор и добравшись до кабинета Кристофа, увидел на дверях тяжелую изумрудную печать, в которую кроме атакующей магии было вплетено еще и какое-то потустороннее существо.
— Ну что же. Рыцарь не так наивен, как я предполагал, — пробормотал нахттотер.
В принципе, будь у Бальзы немного больше желания и сил — он, безусловно, сумел бы проникнуть внутрь, и «призрачная преграда» его бы не остановила. Но сейчас нахттотер решил, что тайны тех, кто возится с мертвечиной, его нисколько не интересуют.
Исследуя пустой дом, он нашел еще несколько печатей, недвусмысленно намекающих на то, что посторонним вход запрещен. В холодильнике обнаружилась кровь зеленого цвета, и на этот раз господин Бальза даже не поморщился, принимая лекарство.
Так прошло больше двух недель. Некромант не возвращался, нахттотер слонялся по пустому особняку, слушал, как иногда пронзительно звенит в гостиной телефон, и зализывал раны. Он частенько просиживал по целой ночи в маленькой библиотеке, пытаясь найти что-нибудь заслуживающее внимания, но на полках стояли обычные ничем не примечательные книги — ценные фолианты Кристоф держал где-то еще. Приходилось рисовать, музицировать, смотреть в окно на заснеженную набережную, играть в шахматы с несуществующим противником и страдать от невыносимой скуки.
Несколько раз, нуждаясь в той или иной вещи, он по привычке звал Романа или Йохана, но тут же одергивал себя. И тот и другой были мертвы. Миклош не питал иллюзий на этот счет. Хранья уничтожила всех.
Нахттотер помнил ее разговор с Альгертом о том, что после боя с лигаментиа уцелели двое тхорнисхов. Но живы ли они до сих пор — он не знал…
Частенько господин Бальза проводил время у зеркала, разговаривая сам с собой. Это начинало становиться дурной привычкой, но он ничего не мог с собой поделать — ему требовались слушатели.
«Я допустил самую большую ошибку в своей жизни, когда позволил им жить, — с ненавистью цедя слова, вещал он отражению. — Но и сестрица недалеко от меня ушла. Быть тупоголовыми кретинами — у нас в крови. Тебе следовало убедиться в моей смерти, Хранья! Потому что я не стану убегать. И не оставлю тебя в покое, пока ты не сдохнешь!»
Миклош питался своей ненавистью, мечтал о том, чтобы увидеть ее глаза, когда она поймет, что он жив. Однажды, не выдержав, господин Бальза подошел к входной двери и уже было собрался распахнуть ее и выйти на улицу, но разум возобладал над чувствами.