Основы истинной науки - Книга 1-я БОГЪ не опровержимъ наукой. И. А. Карышев

Карышев Иван Александрович

Ведь объединять знания и вырабатывать принципиальные понятия может только философия. Философии же с конца XVIII века совершенно нет, она вырвана с корнями из науки, и всё, что носит мало-мальски философский характер, считается ненаучным, несерьёзным и неразумным.

Пусть читатель не думает, что мы требуем введения метафизики в науку. Как метафизика в науке непонятна и неуместна, так и наука без научной философии одинаково непонятна. Сам Огюст Конт считал философию (не метафизику, повторяем) логикой науки и считал, что только она одна может слить все научные знания в одно гармоничное целое, свести их все к одному общему выводу, правильно оценить и сгруппировать их.

Проследим правильный научный ход развития мысли, способный удовлетворить условиям правильного и всестороннего изучения какой-либо области явлений. Прежде чем приступить к изучению чего-либо, я должен предварительно отметить, что именно и с какой точки зрения

я буду изучать. Затем я должен справиться во всех областях знания, что именно было уже изучено по этому поводу, и знать какие из найденных мной таким образом данностей науки имеют абсолютный, смысл, какие - вероятный, какие гипотетичный, а следовательно - какие могут служить исходными пунктами мышления, ибо они проверены наукой и приняты ею, какие могут служить лишь как соображения и каких должно избегать, как заблуждений. Руководствуясь этими данными, я могу строить свои умозаключения, владея незыблемыми руководящими нитями принципов, справляясь постоянно со всеми выводами параллельных областей знания. Эта уже одна задача объединения всех знаний не может быть выполнена экспериментальной наукой, но должна составить предмет научной философии. Но, кроме того, научная философия должна бы была считаться ещё с одним чрезвычайно важным вопросом, а именно: почти все приобретённые экспериментальным путём понятия о природе не могут быть приняты прямо, как реальности, ибо вещь в самой себе не есть ещё то представление о ней, которое получено через эксперимент. Принимая, как до сих пор принимал позитивизм, понятия, добытые экспериментом, за реальности, без всякой предварительной переработки их философским путём, и не отделив в них возможное и вероятное от сомнительного, мы действуем опрометчиво и вполне ненаучно, что свидетельствует: 1) что мы не обладаем чувством фактичности, ибо в противном случае мы не смешивали бы условные понятия с абсолютными; а в 2) то, что те понятия, какие должны бы были служить одними лишь соображениями ума, мы переносим на самые явления и устанавливаем на них своё понятие о реальности; тогда как заведомо они составляют только непогрешимые исходные пункты мышления, от которых мы должны бы были исходить выводом нашего познания природы, а ни в каком случае не принимать их за самые знания. Принимая же начало мышления за конечный вывод, мы необходимо должны вдаваться в безысходные противоречия и в неисправимые заблуждения.

Чтобы быть более или менее непогрешимым, параллельно со всяким естественно-научным исследованием, должна непременно производиться философская обработка его, цель которой состоит в том, чтобы на основании данных, добытых экспериментом, правильно установить наши познания о нём; т.е. выделить всё реальное, находящееся в них, и построить такие понятия о природе, которые имели бы действительное значение, вполне возможное или вероятное, связанное со всем остальным зданием науки. Эти понятия могли бы при дальнейших выводах нашего ума служить в свою очередь исходными пунктами последующего мышления. Без такого образа действий наука не может приобрести никакого критерия, который дал бы нам возможность отличить реальное от воображаемого, и мы будем всегда бродить в тумане фантазий и противоречий.

Что позитивизм в самом деле не может считаться наукой не лучше ли всего доказывают царствующие в настоящее время в нём анархия мнений и полный хаос знаний, вызывающие непримиримые разногласия в науке, взаимные попреки и обвинения в недомыслии и в нелепостях, которые делают друг другу никто иной, как представители физики, т.е. той области, где, по-видимому, не должно быть места для произвольных, шатких и фантастических взглядов.

Всё вышесказанное доказывает, что в настоящее время наука без руля и ветрил двигается по инерции, в ожидании того времени, когда на неё взглянут более серьёзно и примутся за окончательную перестройку и переработку заново всего, что в ней находится.

Не надо этому удивляться, мысль эта не нова: сам Огюст Конт никогда не ставил высоко задачи позитивной науки. Он никогда не называл её ни позитивной и ни рациональной наукой, а просто экспериментальной и придавал ей весьма ничтожное значение среди всех остальных человеческих знаний. Он сам отвергал, чтобы эта экспериментальная наука могла бы быстро следовать по пути своего развития и советовал умышленно тормозить её развитие, ибо величайшей из забот его была единственно та, чтобы люди не старались знать больше, чем достаточно. А потому разработку позитивизма он поручал только неудачным кандидатам на священническую должность, кандидатам, «которым было отказано в приёме в священники по недостаточности нравственного величия и твёрдости характера, но которые могли быть признаны достойными оставаться в числе пенсионеров духовного звания во внимание к их теоретическим способностям». (Д.С. Милль, стр. 159). До такой степени пустым считал он экспериментальную науку. Он питал прямо ненависть к ней и допускал

её только в пределах строгой необходимости, когда через неё можно было достигать или нравственной, или социальной пользы.

Многие учёные открыто протестовали против университетской науки вообще и возможности считать наш современный позитивизм наукой; например, Артур Шопенгауэр весьма энергично восстаёт на возможность применения принципов университетской науки в серьёзной науке и философии. Он называет подобных людей рыцарями ремесла и профессии и в своих «Философских рассуждениях о четвёртом корне закона достаточности основания» (Перев. Фета, Москва, 1886) говорит: «Если бы с высокого Олимпа истина сошла бы нагая, как мать её родила, и приносимое ею найдено было бы несоответствующим требованием тогдашних временных обстоятельств и целям высшего начальства, господа „профессии и ремесла“, воистину, не стали бы терять времени с этой непристойной нимфой, с этой невестой без приданого, а поскорее прогнали бы её комплиментами обратно на родной Олимп.

Ибо, конечно, вступающий в связь с этой заманчивой сиреной должен отказаться от счастья быть философом на государственной кафедре. Он будет, если и пойдёт высоко, то разве философом на чердаке из-за куска насущного хлеба.

Пусть они продолжают поступать как хотят: истина „в угождение ремеслу“ не станет другой.

Действительно серьёзная философия переросла университеты. Быть может дело дойдёт до того, что она будет сопричислена к тайным наукам; тогда как её изнанка, та университетская ancilla-theologiae, этот плохой дублет схоластики, коего высшим критери-умом философической истины - местная догматика, тем громче будет раздаваться в аудиториях: „Мы пойдём одним путём, а вы ступайте другим“».

Карлейль говорит: «Жизнь этих людей посвящена поруганию истины и религии. Взор их только скользит по поверхности природы. Вся её красота с бесконечным тайным величием, никогда, ни на одно мгновение, ими не была понята... Разлагая материю, роясь во внутренностях человеческих трупов и не находя в них ничего, кроме того, что можно взвесить и ощупать, они решили, что нет души, нет Провидения, - есть одни прирождённые материи силы.... Их теория мира, картина человека и человеческой жизни -как они мелочны и жалки».

Огюст Конт находит, что метафизики и литераторы (lettres) содействовали ниспровержению старой религии и старого социального порядка, но вполне враждебно относятся к созданию чего-либо нового; они желают только продлить время существующего скептицизма и умственной анархии, которые доставляют им дешёвое средство к социальному влиянию, избавляя их от труда приобретать его посредством прочной подготовки. Учёный класс, от которого можно было бы ожидать самых лучших проявлений, оказывается, если возможно, ещё хуже. Чуждые обширных взглядов, пренебрегающие всем, что слишком широко для их понимания, посвятившиеся каждый исключительно своей специальности, презрительно равнодушные к нравственным и политическим интересам - учёные имеют единственную цель: приобрести поскорей репутацию, а во Франции (путём состоящих на жаловании академий и профессорских кафедр) даже и личную выгоду, сводя свою науку на праздные и бесполезные исследования, не имеющие значения для действительных интересов человечества и стремящиеся отвлечь мысль от этих интересов. Одна из самых важных обязанностей общественного внимания и духовной власти состоит в том, чтобы клеймить как безнравственное и деятельно устранить такое бесполезное употребление умственных способностей. Надо удерживать всякое упражнение мысли, не приносящее какой-либо пользы человечеству». (Милль о Конте, стр. 155 - 156).

Кант признаёт материализм первой законной ступенью на длинной лестнице философских систем, ведущей постепенно до чистого идеализма; вторая ступень, по его мнению, есть скептицизм. Обе эти системы он считает чистейшими заблуждениями, но говорит, что эти заблуждения весьма естественны при развитии наук. В «Пролегоменах», стр. 166 и 167, он говорит следующее: «Я нахожу, что психологическая идея, хотя и не открывает мне ничего относительно чистой сверхопытной природы человеческой души, однако, по крайней мере, довольно ясно показывает неудовлетворительность опытных понятий об этом предмете и этим отклоняет меня от материализма, как такого психологического понятия, которое не годится ни для какого естественного объяснения и, сверх того, суживает разум в практическом отношении. Точно так же космологические идеи, показывая очевидную недостаточность всего возможного естествознания к удовлетворению законных запросов разума, удерживают нас от натурализма, признающего природу самодовлеющею. Таким образом, трансцендентальные идеи, хотя и не дают нам положительного знания, однако служат к упразднению дерзких и суживающих область разума утверждений материализма, натурализма и фатализма, и через то дают простор нравственным идеям вне области умозрения; это, мне кажется, в некоторой степени объясняет естественную способность к этим идеям».