Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие

Радбиль Тимур Беньюминович

Прототипические ситуации как определенного рода концептуальные схемы существенно различаются в разных языковых картинах мира именно способом представления одной и той же «объективной», реальной ситуации. Так, в русской языковой картине мира существует исходная модель представления любого физического, внутреннего или модального состояния субъекта, как если бы он был пассивным объектом данного состояния (пациенсом, экпериенцером). Причем это именно прототипическая ситуация, так как по одной и той же схеме представлены и физическое состояние: Ему холодно, и внутреннее состояние: Ему грустно, и модальное состояние: Ему нужно. В результате этого и долженствование выступает как неконтролируемое состояние (в отличие от агентивной конструкции Я должен). Иными словами, русский язык акцентирует глубинную общность всех типов того, что может случиться с человеком, на базе общего признака

неконтролируемости субъектом любых своих состояний.

Прототипическая ситуация в английском языке в этих случаях делает акцент на субъекта, контролирующего событие: he feels cold ('он испытывает холод'), или he is sad (выбрано предикативное прилагательное 'он грустен'), или даже he need, где вообще используется переходный глагол, предполагающий активное действие над объектом – в русском это значение передается с помощью возвратного глагола 'нуждаться в к. – л. / ч. – л.'. При этом в английской языковой картине мира эти разные состояния естественным образом представлены разными прототипическими ситуациями.

Рассмотрим, например, довольно сложный комплекс типовых действий, соединенный в неповторимую национально специфичную конфигурацию, который закреплен за такой типично русской прототипической ситуацией, как добираться куда-л. (на работу, домой и т. д.). Как указывает Анна А. Зализняк, в значение видовой пары добраться / добираться входит представление о том, что перемещение в другую точку пространства – процесс долгий, трудный и непредсказуемый. Так, в толкование глагола добраться входит такой блок смыслов: 'перемещаясь (1), преодолевая трудности (2), в физическом или каком-либо ином пространстве (3), достичь контакта с объектом (4), составляющим конечный пункт перемещения (5)'. В соответствующих английских глаголах to get или to reach представлены только компоненты (1), (3), (5), связанные с идеей 'достичь', причем to reach специализирован только для физического пространства (добраться до города), а для иного типа пространства используется уже другой глагол to achieve (добраться до начальства), – что не позволяет адекватно передать по-английски весь блок смыслов, присущий русскому глаголу добраться.

Специфичность этой прототипической ситуации для русского языка обусловливает наличие компонента (2) 'преодоление препятствий' и (4) 'достичь контакта с объектом': последний компонент привносится отчасти значением мотивирующего глагола брать (в виде его компонента 'касаться руками'). Это, по мнению Анны А. Зализняк, позволяет включить глагол добраться в один ряд с другими глаголами затрудненного целенаправленного перемещения, образованными присоединением различных приставок к основе – браться (выбраться, забраться, перебраться, подобраться и пр.).

Видимо, прототипическая ситуация добраться входит в состав более сложного фрейма, репрезентирующего разные аспекты и этапы комплексного действия (включающего в себя и характеристику внутренних состояний субъекта) по затрудненному целенаправленному перемещению куда-либо, наряду с глаголами собраться и выбраться: «В частности, добраться входит в группу глаголов с тем же корнем, что и собраться (что-то сделать) и выбраться (куда-то) или (к кому-то); содержательно они связаны между собой таким образом, что все три глагола описывают разные аспекты внутреннего состояния человека, находящегося перед необходимостью куда-то перемещаться: для этого надо собраться и выбраться, а потом еще и добраться. Все эти глаголы представляют действие по перемещению в пространстве как не полностью руководимое собственной волей субъекта, при этом выбраться акцентирует трудность начального этапа этого пути, добраться – финального…» [Зализняк 2006: 236–244].

За более сложные, комплексные ситуации или абстрактные логические операции (путешествовать, праздновать, ходить в театр, объясняться в любви, доказывать теорему, читать лекцию и пр.) отвечают в языковой картине мира такие ментальные репрезентации, как фреймы. Сегодня существует множество пониманий этого многозначного понятия. В 1980-е годы в когнитивистике возникает концепция фреймов М. Минского. Согласно этой концепции, сталкиваясь с новой ситуацией или существенным образом пересматривая какую-либо проблему, мы ищем в своей памяти структуру, называемую фреймом, – хранимую в памяти сеть отношений,

используемую при необходимости для адаптации к действительности в результате изменения деталей. Формально фрейм представим как структура узлов и отношений.

Например, такая рутинная в общем ситуация, как «чистить зубы» (пример взят из книги Ю.Н. Караулова «Русский язык и языковая личность» (1987)), на самом деле включает целый комплекс последовательных операций – взять щетку, открыть водопроводный кран, намочить щетку и т. д., которые в нормальной ситуации не вербализуются и даже не осознаются, но воспроизводятся автоматически. Конечно, это еще не «полноценный» фрейм, но как бы прообраз фрейма, иллюстрация того, как устроен фрейм.

Фрейм и есть способ представления последовательной схемы («сценария») развертывания действий или какой-либо сцены (картины) в свернутом виде. Согласно В.В. Красных, по своей структуре фрейм состоит из вершины (темы), т. е. макропропозиции, и слотов или терминалов, заполняемых пропозициями.

С точки зрения культуры фрейм, по «Краткому словарю когнитивных терминов», – это единица знаний, организованная вокруг некоторого понятия, но, в отличие от ассоциаций, содержащая данные о существенном, типичном и возможном для этого понятия. Фрейм обладает более или менее конвенциональной природой и поэтому конкретизирует, что в данной культуре характерно и типично, а что – нет. Особенно важно это по отношению к определенным эпизодам социального взаимодействия – поход в кино, поездка на поезде и вообще по отношению к рутинным эпизодам. Фреймы организуют наше понимание мира в целом, а тем самым и обыденное поведение (скажем, когда мы платим за дорогу или покупаем билет привычным для нас образом). Фрейм – структура данных для представления стереотипной ситуации. С каждым фреймом связано несколько видов информации: о его использовании, о том, что следует ожидать затем, что делать, если ожидания не подтвердятся, и т. п.

Например, благодаря фрейму 'новогодний праздник', хранящемуся в нашей памяти, мы знаем, как обычно празднуют Новый год, чем это празднование отличается, например, от празднования дня рожденья, и можем понять, если кто-то это делает неправильно. При этом в особых ситуациях вербализация каких-либо этапов или компонентов свернутой во фрейме ситуации может оказаться необходимой: по словам Ю.Н. Караулова, «все лингвострановедение строится на вербализации специфически национальных, но рутинных для носителя языка ситуаций».

Таким образом, мы обнаруживаем возможность приложить понятие фрейм к особенностям организации знания о мире и опыта взаимодействия с миром, представленным в национальной языковой картине мире, т. е., вообще говоря, в культуре. Языковая картина мира этноса содержит в себе своего рода «библиотеку фреймов», пакет знаний, дающих описания типовых объектов и событий.

Национально-культурная обусловленность фрейма может быть продемонстрирована на примере такого типично русского фрейма, как 'застолье'. Этот фрейм включает в себя несколько важных для русской языковой картины мира, но не обязательных в другой картине мира представлений и действий. В частности, по мнению А.Д. Шмелева, этот фрейм предполагает такой элемент, как закуска. Закуска представляет собой небольшую еду, которая следует за выпитой рюмкой водки, при этом закусывают обычно крепкие напитки (водку, самогон, спирт), и это обязательно предполагает удовольствие (так, на поминках заедают, а не закусывают).

Специфика русского фрейма 'застолье', по мнению А.Д. Шмелева, состоит в том, что он характеризуется большим количеством выпитого, что выпивание сопровождается закуской и – обязательно – задушевным общением: «Связь закуски и общения не случайна. Здесь действительно предполагается особая культура питья. Если человек выпьет мало, то он не достигает того состояния раскрепощенности и душевной распахнутости, которое рассматривается как специфически русское и оценивается положительно. Если же человек выпьет слишком много, то он рискует оказаться выключенным из общения. Закуска позволяет снизить этот риск. Именно такой модус, при котором люди выпивают, потом закусывают, потом «повторяют», и может привести их в искомое состояние. Именно поэтому закуска – не менее важный компонент русского застолья, нежели выпивка… Гулять по-русски подразумевает не только выпивку, но и закуску» [Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005: 265—267].

Завершая рассмотрение сферы знания о мире в языковом менталитете, подчеркнем следующее. Акт человеческого познания мира в естественном языке, в отличие от научного типа познавательной деятельности, всегда связан с обязательным оцениванием познаваемого по шкале хорошо – нейтрально – плохо. Ведь в мире человека все, что он узнал о мире, ценно не само по себе, а с точки зрения того, как это вписывается в его систему ценностей, насколько это важно и нужно для него. Познавательная активность субъекта и его ценностная ориентация выступают как две стороны одной медали – как два взаимообусловленных аспекта его совокупной духовной деятельности по освоению действительности.