Основы научного антисемитизма

Баландин Сергей

Нередко приходится слышать от людей, даже весьма образованных и авторитетных, довольно-таки типичные, но тем не менее совершенно абсурдные, сентенции, типа: «это явление настолько сложное, что ему невозможно дать полного или ясного определения». Эти люди забывают, что явлениям определения не дают, ибо все явления по сути своей сложные, и вряд ли представляется возможность когда-либо поставить точку (предел) в познании их природы. Поэтому, если ты ничего не можешь сказать по тому или иному вопросу, не имеешь своего мнения или хотя бы предположения о конкретном предмете, то лучше помолчи, или скажи честно: «Я не знаю, что это такое», но нет, гордыня всезнающего ума даже свое непонимание стремится зачислить себе в заслугу. Так, например, Шафаревич, хотя, конечно, поступает так далеко не только один он, в своей новой книге «Трехтысячелетняя загадка. История еврейства из перспективы современной России» «умывает руки» от труда определить, что такое еврейство, ссылаясь на якобы принципиальную неосуществимость сей задачи: «Хотя вопрос, сам по себе, не новый – об этом много писали, в том числе и еврейские авторы: что такое еврейство? – нация, религия или некий «дух еврейства»? Как оказалось, вопрос этот очень тонкий и я не собираюсь предложить на него свой ответ – лишь суммировать некоторые наблюдения, вытекающие из предшествующего исторического обзора». В отличие от Шафаревича, мы считаем сей вопрос не «тонким» и не «толстым», а просто некорректным, или, я бы сказал, умышленно поставленным в некорректной форме, чтобы уйти от необходимости отвечать на правильно поставленный вопрос: что я называю «еврейством»? Мало того, что шафаревичевский вопрос спрашивает не о содержании понятия «еврейства», а о некоем будто бы объективном явлении «еврейства», которое либо существует на самом деле, либо нет – кто знает? Если даже оно и объективное явление (вещь в себе), то явление чисто психическое, возникающее в тех же самых умах, которые и ставят

вопрос «что такое еврейство?», и, кроме как в них, больше, по сути дела, сего явления нигде не наблюдается – уже получаем круг в определении. Но кроме того, сей некорректный объект определяется также и через неопределенные и неясные предикаты, такие как: «нация», «религия», «дух еврейства» и т.п., которые, как мы покажем ниже, также требуют четкого разъяснения. Но и сами предикаты представляют собой не явления, а понятия, отвлеченные категории, которые выводятся, абстрагируются из исследуемых явлений, а не наоборот. Нельзя существование втискивать в прокрустово ложе сущностей (понятий). Это все равно, что поставить такой вопрос: «Что такое Шафаревич? – хороший человек, плохой, молодой или старый, здоровый или больной, богатый или бедный»? Само собой разумеется, что каждый человек может быть и таким, и сяким, в чем-то хорошим, а в чем-то плохим, вчера быть здоровым, а сегодня больным или наоборот. Также и евреи (имеются в виду конкретные индивиды, называемые этим именем, включая и тех, кто называет себя таковыми по ошибке или по неведению), могут быть религиозными и не-религиозными, принадлежать определенной нации или считать себя космополитами, и уж конечно, обладать самыми разными характерами, а не только одним лишь «еврейским духом», или разве они не люди? Однако если уж мы употребляем такой термин, как «еврейский дух», здесь таки необходимо дать ему растолкование и указать, какие конкретно особенности отличают «еврейский дух» от «не-еврейского». Далее Шафаревич пишет о различных качествах еврейства: о его единстве при разбросанности, о его энергии и живучести и т.д. Но получается, что все эти предикаты остаются без субъекта, т.е. неизвестно, о каком именно предмете высказываются сии суждения, по сути дела здесь предмета суждения нет, ибо им выступает нечто неопределенное, что условно называется еврейством, кто его знает, что, может, какой-то вид живых существ, может, какие-то человеческие предрассудки, что обладают «живучестью», понимай, как хочешь (живучестью, например, обладает клоп, которого вполне в данном контексте можно причислить к еврейству, ибо никаких отличий понятия «еврейства» от клопа нам в определении так и не было дано), а может и вообще имеется в виду какой-то фантазм, ничего общего не имеющий с реальностью, ведь суждения можно образовывать не только о том, что существует, но также и о том, чего не существует.

А существует ли вообще нечто реальное, что можно было бы назвать еврейством? Выше мы уже писали, что еврейские качества – это миф. Мы и сейчас это не отрицаем, но реальностью в определенном смысле могут обладать и мифы. В одном своем интервью Ирине Салганик Исраэль Шамир заметил этой известной в Израиле журналистке: «Вы говорите про евреев, как будто бы имеется такая реальность, но евреи это идея, а не реальность». – Правильно, идея, но а чем становится идея, когда она овладевает массами, не материальной ли силой, не реальностью ли? Нет, еврейство, конечно, реальность, но реальность не субстанциональная и не качественная, а психологическая (это, скорее всего, и имел в виду Шамир), реальность, которую вообще лучше всего охарактеризовать таким термином из постмодернистской философии, как «симулякр» – фикция, пустая условная форма, под которой нет никакого материального обеспечения, однако еврейство, как и банкнота в 100 шекелей, пока оно не девальвировано, будет иметь хождение и свою стоимость, эту стоимость, как еврейства, так и ему подобных симулякров, нам и необходимо определить.

Итак, мы считаем еврейский вопрос в самой высшей степени объективной реальностью (если мы, конечно не спящие бабочки), но высказываться о нем будем в форме понятия, а всякое понятие, как мы уже говорили, есть обобщение – такова специфика человеческого мышления (понятие есть результат умственного процесса – абстрагирования или обобщения, т.е. понятие есть форма познания: мы наблюдаем в объектах общие похожие с виду признаки и выделяем их в понятия, а понятия классифицируем, в объективном же мире нет никаких обобщений, объективно существует все лишь единичное и конкретное). По степени обобщения понятия подразделяются на классы. Так понятие «конфликт» является более высшим обобщающим классом по отношению к понятию «еврейский вопрос». Наивысшими классами в иерархии обобщения в философии считаются категории. Среди философов разных школ нет единого мнения относительно того, какие понятия следует относить к классу категорий. Так, Аристотель выделил десять основных категорий: сущность (субстанция), количество, качество, отношение, место, время, положение, состояние, действие, страдание. Некоторые современные философы считают, что все, о чем мы можем мыслить, есть или вещь (субстанция), или свойство (атрибут), или отношение. Но можно, если надо, все категории свести к одной: наше представление – выше нее, по крайней мере нашему человеческому рассудку, подняться уже некуда. Однако чтобы ясно понимать, о чем идет речь, нужно всякое понятие классифицировать либо по аристотелевским категориям, либо по иным, не суть важно, важно не причислить понятие к неправильной категории. Так, например, мы уже сказали, что еврейский вопрос есть конфликт, а к какой категории следует отнести конфликт? Конечно, он не может быть ни вещью и ни свойством, а только отношением, отношением, которое можно еще конкретизировать такой подкатегорией как отношение неравенства, дискриминации и несправедливости. Или я не прав? Конечно, бывают конфликты несправедливых с праведниками, преступников с законом и т.п., но мы пока ведь не определяем, кто здесь из сторон «преступник», а кто «закон», для того чтобы вынести сей вердикт мы и начинаем расследование. Пока мы только определяем, что конфликт есть отношение, и это отношение не может быть отношением справедливости, а уже несправедливость может порождать различные явления, относящиеся к категории действия, как то: погром, геноцид, Нюрнбергский процесс, холодную войну, диффамацию, террор или же мирный конструктивный диалог сторон. Из этого разделения категорий сразу видно, что есть причина, а что следствие, и здесь важно заметить, что не террор, к примеру, причина конфликта, а наоборот, террор – один из путей разрешения конфликта.

Здесь, возможно, опять кто-то скажет: «Ну это же элементарно, Ватсон» – конечно, элементарно, но не для всех. Современный политический дискурс старается всячески стушевать наличие сторон и их отношений, например, часто приходится слышать такое вот странное выражение «Война с террором» или «борьба с палестинским террором в Израиле», как будто террор не метод борьбы, а некий субъект конфликта. Это все равно, что сказать: «война с бомбежкой» или «борьба с автоматом Калашникова» – кто борется, с кем и почему при этом никого не интересует. Ничтоже сумняшеся, понятие «террор» переводят из категории действия в категорию субстанции, прямо-таки сюрреализм какой-то. Помню когда-то в советских газетах печатали карикатуры – уродливое чудовище с сосулькой на носу и подпись: «холодная война», но карикатура есть аллегория, а здесь люди весь этот бред принимают за чистую монету. Многие мирные обыватели в Израиле, с кем мне приходилось разговаривать, искренне не верят, что у «террористов» могут быть какие-либо юридические, политические требования или какие-либо иные желания, кроме как убивать евреев, просто так, из «любви к искусству». Так вроде бы безобидным дискурсом одним выстрелом убили сразу двух «зайцев»: и субъект конфликта, и его объект. А теперь посмотрите, как будет выглядеть картина, если ее выразить другими, более правильными понятиями: «Война богатых капиталистических стран против угнетаемых народов, отстаивающих свои права методом террора», или: «Борьба евреев с палестинским народом, защищающим свое право на жизнь партизанскими методами». Конечно, была бы в палестинских руках сильная армия, оснащенная современным вооружением, плюс поддержка других стран, то «террором» пришлось бы заниматься не палестинцам, а евреям, но это уже детали, о которых речь пойдет ниже.

Таким образом, составляющие еврейского вопроса можно представить следующей схемой:

Здесь наглядно видно, как наш вопрос делится на два раздела, которые должны стать отдельными предметами нашего исследования, ибо нам необходимо выяснить, кого из конкретных людей можно отнести к той или иной конфликтующей стороне (субъекты конфликта) и в чем суть их противоречий (объекты конфликта). Эти вопросы также весьма не просты, особенно, что касается обоюдных претензий (объектов), поэтому сперва рассмотрим то, что попроще: кто субъекты этих претензий, иными словами, кто такие евреи и кто такие гои.

Прежде всего, мы должны особо подчеркнуть, что все наши термины обозначают исключительно абстрактные понятия, но никак не конкретных живых людей из плоти и крови. Однако они фиксируют отдельные качества, характеристики, особенности

людей, отнюдь не взятые нами «с потолка» или из тех или иных фантастических романов, но, как наблюдается нами, актуально проявляющиеся в конкретных людях и вещах. Так, например, когда мы говорим «еврей», мы не подразумеваем конкретного человека, взятого как некая субстанция (материальность), и даже не атрибут, присущий человеческой субстанции, со своими определенными неотъемлемыми качествами (как чернота кожи у негров), или даже «антикачествами» (врожденными дефектами), мы подразумеваем самого обычного человека, но такого, который в силу тех или иных обстоятельств обладает особым социальным статусом еврея, никак не обусловленным его собственными личными особенностями. Он мог наследовать сей статус от родителей, приобрести, пройдя гиюр, купить за взятку, воспользоваться ошибкой паспортистки и т.п. Однако и это еще не делает его евреем, иначе любого гоя можно было бы считать евреем, если без его ведома тот или иной чиновник припишет ему еврейскую национальность (а ведь, в принципе, в «пятой графе» можно и слово «верблюд» написать, докажи потом, что не так), мы же считаем евреем только того, кто имеет статус еврея, дорожит им и использует его) т.е., как я уже писал в прошлой своей работе «Еврейский вопрос»: «Еврей есть тот, кто называет себя евреем и для кого вопрос «Кто есть еврей?» имеет жизненно важное значение»). В этом смысле еврей являет собой определенные качества (или «антикачества») еврейской ментальности, ведет свой образ жизни в соответствии с еврейскими устоями (еврейской парадигмой), что ставит его в конфликт с нееврейским миром и делает субъектом еврейского вопроса. Но и такие качества, как еврейская ментальность, еврейская парадигма, в свою очередь, также являются абстрактными понятиями, но всякое абстрактное в конечном итоге определяется конкретным, ибо ни одно понятие не имеет смысла, если его содержание не может быть продемонстрировано на наглядном примере. Поэтому, дабы не показалось, что наши термины просто набор высосанных из пальца условностей, чем, по нашему мнению, грешат многие доктрины, особенно, религиозные, и особенно, религиозные относительно еврейства, и особенно, у евреев, почти не способных объективно смотреть на самих себя, мы постараемся их обосновать и показать, из каких конкретных фактов и наблюдаемых феноменов выводится нами то или иное абстрактное обобщение. Наши определения, если и отличаются от традиционных, то отнюдь не ради экзотики и эксцентричности, но именно потому, что должны быть релевантны проблемам, имеющим место в действительности. Так, например, для нас не релевантно традиционное определение нации по пяти признакам: общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры, ибо ни один чиновник, особенно в Израиле, не заполнит вам «пятую графу», исходя из сих теоретических принципов, так как для него принадлежность нации есть прежде всего обладание определенным правовым статусом, определяющим общественное положение, карьеру и судьбу того или иного субъекта. Таким образом, существенным атрибутом понятия «нация» является право, какое именно, мы уточним ниже.

Кроме того, поскольку мы постоянно вынуждены обращаться к реальности за примерами, нам придется говорить и о конкретных людях, судить их и рядить, давать им определенную характеристику, а как можно дать какую-либо характеристику, не соединяя абстрактное с конкретным, общее с частным и единичным? Поэтому нам придется общие абстрактные понятия переносить на тех или иных индивидов. Но чтобы не было недоразумений, недопониманий и обид, мы считаем необходимым различать «конкретного еврея» от «еврея абстрактного». Уточним эту разницу: Еврей конкретный – это может быть любой человек, называющий себя «евреем» или которого называют евреем. Сущность его не подлежит для нас однозначному определению, ибо, как объективная реальность, он представляет собой, и для нас, и для себя, вещь в себе. Однако в разные моменты своего существования он может проявлять или не проявлять разные качества (сущности). Сейчас он может, например, предстать пред нами в том качестве, которое мы обозначили как «абстрактный еврей», но это не значит, что через час он не может предстать перед нами гоем, а когда-нибудь (до ста двадцати) вообще умереть и превратиться в прах. Таким образом, если мы кому-то говорим: «Ты еврей», это значит только одно: «Ты в данный момент проявляешь качества абстрактного еврея». Конкретный еврей может быть разным, может меняться, абстрактный же всегда один и тот же, и мы будем придерживаться одного смысла и одного содержания этого понятия до конца исследования. Для напоминания читателю о смысле и содержании наших терминов, чтобы всегда было ясно, о чем мы говорим, мы решили выписать их в алфавитном порядке в конце исследования в «Словаре терминов» (термины, приведенные в словаре при первом употреблении в тексте будут выделяться жирным шрифтом). Мы также не считаем себя обязанными придерживаться в терминологии каких-либо словарных определений или тех или иных авторитетных мнений и общепринятых толкований, ибо, если бы мы полагались на подобные толкования, нам бы вообще не следовало приступать к самостоятельному и независимому исследованию еврейского вопроса, но мы потому и приступили к нему, что были не удовлетворены общепринятыми взглядами по его аспектам, особенно, путаницей в терминах, когда совершенно разные вещи подводят под одно понятие и наоборот, разными словами называют одно и то же.

Более того, как ни странно, у многих евреев, и не только евреев, наряду с мистицизмом и оторванностью взглядов от реальности, проявляется вульгарный эмпиризм, выражаемый постулатом: «нельзя обобщать». Как только высказывается какое-либо мнение по еврейской теме, сразу раздаются вопли протеста: «Да как можно всех грести под одну гребенку!», «Да он клевещет на весь народ!» и т.п. Я тогда обычно спрашиваю: если о еврействе нельзя высказать ничего определенного, то почему же вообще существует это слово? Какой смысл вы вкладываете сами, говоря: «Мы евреи»? Но пока еще никто из моих оппонентов не смог ответить на эти элементарные вопросы.

Конечно, не всегда и не всякое обобщение корректно, но совсем без обобщений в принципе невозможно какое бы то ни было рассуждение. Некоторые, правда, говорят, сами не понимая какой абсурд они этим несут: «Обобщай, но не говори слово «все»». Тут им не мешало бы знать, используется ли слово «все», не используется, во всяком обще-утвердительном или обще-отрицательном суждении оно всегда подразумевается. Более того, всякое общее классовое понятие, как, например: евреи, гои, конфликты, субъекты и т.п. по умолчанию подразумевает всеобщность «все». Когда Цветаева говорит: «В сем христианнейшем из миров поэты – жиды» (Поэма конца), то в сей фразе, конечно, не имеются в виду «некоторые поэты», так же как и не имеется в виду «всякий, кто называет себя поэтом». Конечно, она говорит о поэтах истинных, абстрактных. Кто такой «истинный» поэт – это уже другой вопрос, здесь нужно спросить Цветаеву, какой идеал она вкладывает в это понятие. Для нас же важно отметить, что все классовые понятия идеальны, об идеале у каждого могут быть свои представления, реальные же вещи либо соответствуют идеалам или не соответствуют. Потому в русском языке, где нет артиклей и нет явного различия между неопределенным абстрактным английским «a» и определенным конкретным «the» («He is a jew» и «He is the jew» – «он еврей» и «он тот самый еврей» – смысл не один и тот же, так ведь?), манипуляторы особенно любят прибегать к софизмам, где общее подменяется частным, а частное общим. Возьмем, к примеру, знаменитую апорию Эпименида Критского (VI в. до н.э.): «Все критяне лгуны» и представим себе, как наши «умники» поправляют древнего мудреца, мол, следует сказать: «Некоторые критяне иногда лгут», само собой разумеется, тогда бы не только никакого софизма не было, но и никакой мудрости и мысли вообще (как все просто и понятно без мудрости то!). Но не дураки же ломали свои головы над этим парадоксом на протяжении тысячелетий, потому что, если речь идет о критянах, значит о критянах во всем объеме этого понятия, аналогично и о лжецах, иначе нужно подвергнуть сомнению сами основы логики, нашу способность рассуждать, ибо если все суждения частные, то из них нельзя сделать никакого вывода – философы это понимали. Это означало для них не просто шутку, но целую катастрофу для науки, для правосудия, для государства (история знает случаи самоубийств отчаявшихся разрешить этот парадокс), если так можно манипулировать с понятием «критянин», то чего стоят все остальные наши понятия? Вот такую задачку поставил им старый грек. Только у идиотов всегда все просто, потому и «Свинья Минерву учит», свинячье мышление никогда не поднимается выше конкретного: «Когда бы вверх могла поднять ты рыло...». Конечно, если еврей скажет: «Все евреи лгуны», мы скажем, что он тем самым вычеркнул сам себя из понятия «еврей», хотя и понятия исключительно данного контекста суждения. Если он говорит правду, то не может принадлежать лжецам, если он лжет, то не может относиться к правдивцам. Даже когда человек судит о самом себе: «Я лгу», он и объект его суждения не одно и то же. И что бы вообще мы ни говорили сами о себе или о том классе понятий, к которому себя причисляем, здесь «я» и «я» всегда будет не одно и то же, ибо первое «я» субъект, а второе «я» объект. Судящий всегда снаружи, в момент суждения, рефлексии, он перестает быть самим собой. Когда Иуда сказал: «согрешил я, предав кровь невинную» (Мф.27:4), он уже не был больше Иудой-предателем, он был судьей, сам себе вынесшим приговор.

Таким образом, не делая обобщений, невозможно судить и о частном, и даже о единичном, поэтому, если уж вы хотите кого-то чем-то называть (хоть евреем, хоть антисемитом), то этому «чему-то» должны дать определение по форме «все». Иными словами, без обобщения нет дискурса никакого, потому об эмпиризме нельзя и говорить как о дискурсе, и на полемику с эмпиристами мы даже не будем тратить время, ибо, при всем нашем к ним уважении, у нас разные предметы исследования: у них – факты, у нас категории и обобщения. Вместе с тем, в нашем дискурсе обобщений мы хотели бы избежать двух крайних тенденций: эссенциализма (консерватизма) и плюрализма (постмодернизма).