ОСНОВЫ ПНЕВМАТОЛОГИИ
Шрифт:
Так, в категории разума мысль есть не только система определенных форм и их взаимоотношений. Состояние мыслящего определенной мыслью сознания вовсе не есть только постоянное и статическое сохранение в нем соответствующих этой мысли форм. Мысль не есть только статическая реальность, и она не остается всегда себе тождественной. Наше сознание движется во времени, благодаря чему и все находящиеся в его содержании мысли также движутся во времени. Отсюда возникла идея о временном потоке сознания и о том, что каждая мысль, передвигаясь во времени, создает не-1 который поток. Согласно этому статичность мысли обычно и принимается в отвлечении от этого равномерного во времени движения. Между тем с точки зрения эзотеризма идея такого временного потока сознания и движения мыслей во времени совершенно отлична от идеи их внутренней динамичности. Мысль не есть только форма, недвижная в себе и плавно несущаяся в потоке времени; всякая мысль есть вместе с тем и особое состояние естества, есть непрерывно действующие вибрации, есть пластический поток. Каждая мысль есть не только форма, но и состояние. Подобно тому, как всякое физическое тело ответствует, например, тепловым или магнитным лучам извне определенными состояниями тепловыми и магнитными, т. е. определенными вибрациями своих атомов и молекул, так и каждое сознание, обладая определенной мыслью, ответствует ее потоку соответствующим состоянием и определенными вибрациями. Поскольку мысль монадна, она есть единичный элемент сознания, она замкнута в себе и занимает определенное место в содержании сознания. Поскольку мысль пластична, она пронизывает все содержание сознания, и притом не своими отзвуками, ассоциациями и взаимоотношениями с другими, но непосредственно собою в своей целостности и неделимости. Нарастание мыслей по количеству и иерархическому качеству в монадности повышает объем содержания сознания, в пластичности же это влечет за собой повышение общего потенциала сознания, высоты и тонкости его вибраций. Развитие сознания в категории разума состоит в монадности — в постепенном переходе на высшие ступени иерархической системы, в повышении его органической синтетичности, в пластичности же — в непрерывно возрастающем повышении тонкости и мощности вибраций. Эти два вида эволюции неразрывно связаны между собой и друг друга обусловливают.
Аналогично этому в категории мистики переживание есть не только определенное состояние сознания, застывший в недвижности определенный окрас всех восприятий и проявлений. Состояние переживающего определенную эмоцию сознания вовсе не есть только постоянное сохранение ей соответствующего вида. Переживание или эмоция не есть только статическая реальность, и она не остается всегда себе тождественной. Напротив, благодаря преимущественной близости мистической категории с пластичностью глубинная динамичность эмоций представляется непосредственно очевидной. Подобно мыслям, эмоции движутся во времени соответственно временному потоку сознания, но и в данном случае это движение не должно быть отождествляемо с их внутренней исконной динамичностью. Эмоция не есть только состояние воспринимающего или проявляющегося сознания, последовательно изменяющее недвижные в себе формы в плавном течении в потоке времени; всякая эмоция есть вместе с тем
Совершенно тождественное мы наблюдаем и в категории воли. В о — ление есть не только определенное состояние сознания, неподвижно фиксированное действенное отношение к вне его лежащему. Состояние совершающего определенное воление сознания вовсе не есть только постоянное сохранение соответствующего ему напряжения и вида динамической устремленности. Воление не есть только некий выделенный из общего содержания сознания статическими соотношениями элемент, и оно не остается всегда себе тождественным даже в свободном течении при отсутствии внешних и внутренних отклоняющих или сдерживающих факторов. Подобно мыслям и эмоциям, воление движется во времени соответственно временному потоку сознания, но это движение не должно быть отождествляемо с их внутренней исконной динамичностью, предшествующей феноменологической. Воление не есть только действенное состояние сознания, последовательно изменяющее недвижные в себе формы в плавном течении в потоке времени; всякое воление есть вместе с тем и особое состояние естества, есть непрерывно действующие вибрации, есть пластический поток. Каждое воление, независимо от динамического течения своего феноменологического процесса и статических в себе форм его последовательных состояний, есть в своей собственной природе динамическое устремление естества. Каждое сознание, совершая определенное воление, ответствует его потоку динамически видоизменяющимся состоянием и определенными вибрациями. Поскольку воление монадно, оно есть единичный элемент сознания, оно замыкается в себе и занимает определенное место в его содержании. Поскольку воление пластично, оно пронизывает все содержание сознания непосредственно в своей целостной неделимости и напряженности. Эволютивное раскрытие видов волевой способности по количеству и иерархическому качеству в монадности увеличивает объем содержания сознания, в пластичности же это влечет за собой повышение общего потенциала сознания, высоты и тонкости его вибраций. Развитие сознания в категории воли состоит: в монадности — в постепенной актуализации ступеней иерархии волевых центров и отождествлении эмпирического центра с ними, в пластичности же — в непрерывно возрастающем повышении тонкости и мощности вибраций. Эти два вида эволюции неразрывно связаны между собой и друг друга обусловливают.
Ограничивая идею сознания и его содержания монадной категорией, мы естественно приходим к необходимости определить последнее как хранилище единичных обособленных и в себе замкнутых данностей. Все их связи и взаимоотношения сопрягают их только извне и периферически, в себе же эти элементы чужды друг другу. Равным образом и всякое изменение и движение представляется лишь чередованием таких недвижных в себе и разъединенных элементов. Такова именно монадная идея апперцептивной массы. И мысли, и эмоции, и воления — одинаково представляют собой недвижные, а потому и мертвенные величины. Полную противоположность этому составляет не искусственно созданная, а действительно существующая живая душа человека. Как целостное содержание есть не только сложная иерархия форм, но и вечно живой пластический поток, так и каждый элемент, обладая обособленной формой, в то же время есть частный поток той же пластичности. Органическое соединение монадности и пластичности и составляет сущность жизни, а потому каждый элемент живого сознания есть также живая сущность. Сама по себе эта идея не нова для современной психологии, и мы встречаем ее ясное выражение, например, у Карпентера. — «Все наши желания и страсти суть психические единства или сущности, имеющие собственную сознательную жизнь, хотя они и составляют часть всей нашей души, находясь в которой они действуют»9. Однако обычно эту идею принимают только как эмпирический факт, как нечто необходимо вытекающее из вдумчивого наблюдения психической жизни. Глубинное обоснование этой идеи, возможность и причина жизненности единичных элементов психики раскрывается лишь учением о пластической стихии. Каждый элемент, будучи, подобно целостному сознанию, раскрытием трансцендентного ноумена, только в модусе низшего иерархического порядка, также точно подобно ему есть становление пластического потока и обладает сопряженными, но в себе независимыми корнями бытия в его динамической творческой стихии. Поэтому целостное содержание сознания человека, его душа, жива не только как нечто единое, но и во всех наималейших частях своих. Никакая совокупность мертвенных частей и ни в каком сочетании не может образовать живого целого — и, обратно, всякий живой организм необходимо состоит из живых органических частей. Это остается одинаково справедливым в приложении и к физическим организмам, и к миру психики. Наша душа есть синтетическое собирательное целое, и независимо от того, содержит ли или несодержит бодрствующее сознание известные элементы в данный момент, они всегда остаются живыми в себе и способными к творческому развитию. Находясь вне поля бодрствующего сознания, они отнюдь не представляют тогда собой только форм, как отпечатков пережитого, но непрерывно продолжают свой собственный процесс жизни. Вхождение элемента в поле бодрствующего сознания или выпад из него есть только сознательное сопричисление его жизненной энергии и творческой способности и деятельности соответствующего этому сознанию синтетического целого, но отнюдь не воскрешение его к жизни или исключение из нее. Поле бодрствующего сознания в каждый данный момент объемлет лишь ничтожно малую часть общего количества и содержания элементов. Объем этого сознания и его содержание беспрерывно колеблются и изменяются, частью от последовательного во времени изменения состава находящихся в нем элементов, частью же от колебания по иерархической высоте общего синтетического уровня и достоинства сознания. Человек не только беспрерывно изменяет направление своего устремления и внимания, т. е. не только все время привлекает в поле своего сознания то те, то иные группы элементов, но и также все время то повышает синтетичность мировоззрения и самоощущения, то понижает ее. Но как бы высоко ни было его воспарение к трансцендентному в монадной категории в исключительные и решительные мгновения жизни под действием особых условий, как, например, в момент переживания мистерии посвящения или пред лицом неминуемой смертельной опасности, — поле его бодрствующего сознания включает в себя и ясно отдает себе отчет только по отношению сравнительной малой части всех элементов. Правда, в совершенно исключительных случаях бодрствующее сознание может достигнуть как бы вершины пирамиды монадных иерархий и тем включить в себя, в сущности, все виды множеств элементов, но здесь отчетливое осознание деталей представляется уже невозможным. Достигнув высочайшей вершины, путешественник иногда может окинуть взором целую страну на многие сотни верст, но он тщетно бы пытался познать все детали ее поверхности. Даже обладая превосходным инструментом, он должен был бы изучать страну по малым кусочкам, постепенно переходя от одного к другому, но при этом никакая память не могла бы удержать всего виденного. Более того, если бы благодаря какому-нибудь фантастическому инструменту все детали страны отчетливо предстали одновременно, он все равно не мог бы их все воспринять по самому устройству механизма глаза — по недостаточности количества разветвлений зрительного нерва. Чем грандиознее панорама, тем более ускользают детали, и внимание приковывается только большими и яркими контурами. Совершенно тождественное мы наблюдаем и в области психической жизни. Чем более расширяются грани поля бодрствующего сознания, благодаря повышению его общего синтетического уровня, тем более детали сливаются в общий смутный фон и внимание сосредоточивается только на сложных концепциях и группах. Ни при последовательном в течение хотя бы короткого времени прохождении в поле бодрствующего сознания большого количества единичных элементов, ни при одновременном их восприятии это сознание одинаково бессильно осознать их порознь и во всех дифференциальных взаимоотношениях. Все это вместе и показывает справедливость доктрины, что поле бодрствующего сознания всегда и при всех условиях включает только незначительную часть общего количества и содержания целостного сознания, т. е. целостной души.
Обособленность форм, их замкнутость в себе и последовательная со-подчиненность в иерархиях имеют место только в монадной категории. Только в ней единичные виды бытия формально чужды друг другу и связаны только периферическими взаимоотношениями и аналогическими соответствиями в различных звеньях иерархических координат. Напротив, в пластической стихии всякое бытие имманентно сосуществует всякому другому и непосредственно сопряжено с ним в глубинных недрах. Наше бодрствующее сознание в своем поле объемлет лишь часть элементов целостного сознания, но это справедливо лишь по отношению к монадной категории. В пластичности все элементы вечно и целокупно сосуществуют друг другу, и динамическое устремление каждого непосредственно сопряжено с устремлениями всех других. Поскольку бодрствующее сознание монадно — его возможности, восприятия и деятельность ограничиваются количеством и содержанием элементов, соответствующих его полю; поскольку это сознание пластично — оно непосредственно соучаствует в пластической жизни всех элементов, воспринимает ритмы их вибраций и устремления, ответствует ему своим общим целокупным состоянием. Постоянно ограненное в монад-ности, бодрствующее сознание постоянно же преодолевает ограненность в пластичности. Живя как часть целого, оно в своей пластичности есть вместе с тем всегда и все целое и живет жизнью этого целого. Будучи одновременно монадно и пластично, бодрствующее сознание постоянно воспринимает свою природу, содержание и деятельность одновременно в обеих основоположных категориях. Все это и приводит нас к пониманию эмпирического факта, что наше сознание кроме ясно сознаваемых в объектированных формах содержания и жизни все время ощущает и какое-то иное, безмерно более широкое содержание и какой-то мощный поток жизни, бьющий в подземных его недрах. Когда сознание настраивается в резко монадном аспекте, это ощущение подземной жизни блекнет, расплывается, проваливается куда-то внутрь. Тогда сознание становится чрезвычайно ясным, ярким по своей огра-ненности в целом и частных деталях, но в то же время оно поразительно бледнеет, делается плоским, изолированным от всего живого и окружающего, а ощущение уединенной личности и ее субъектности возрастает до нестерпимой резкости. Напротив, достаточно ослабеть этому искусственному монадному напряжению, как тотчас же за счет затухания монадной разме-жеванности возникает и начинает быстро возрастать ощущение иной жизни. Чем больше человек отходит от непосредственно окружающего феноменального, тем с большей силой и яркостью обнаруживается в нем поток подземной пластической жизни. Грани его сознания быстро начинают расплываться, делаться как-то прозрачными, и через них свободно начинают проходить отовсюду отзвуки иного бытия и иных видов жизни. В глубине своей собственной природы сознание начинает ощущать невиданное и непередаваемое богатство содержания, бесконечные дали и исполненные чуда возможности. Все самоощущение перерождается, расплывается сознание уединенности и обособленности личности, становится близким, родным и понятным все бывшее ранее чуждым, поднимается завеса тайны, и душу наполняет восторг. Чем медленнее и слабее деятельность ограненного сознания, чем скорее затухает его режущий и надменный свет, тем большая тишина, жуткая и сладостная, охватывает душу человека, тем полнее ее напоенность жизнью, тем ближе она к глубокому источнику всего. Здесь душа человека не только открывает доступ сознанию свободно спуститься до последних низин и почувствовать биение жизни во всех уголках своих, но и роднит вообще со всем живущим и царственными волнами Жизни в себе. Пластическая стихия через ведение собственной природы целостного человека ведет к ведению в ней и вселенской всеобщности, роднит с Божеством и со всей природой. Вот почему преодоление монадного аспекта сознания, отрешение от самости и погружение в безымянную тишину пластической жизни есть естественный посвятительный путь. Аскетическое уничижение эгоистической самости и йогическая медитация и являются только методами достижения такого погружения сознания в его внутренний пластический поток. Одновременная пластичность и монадность всех элементов целостного содержания сознания, в связи с постоянством актуальности пластической стихии, открывает возможность правильного уяснения идеи о бессознательном. Современная философия и психология уже давно пришли к необходимости ввести проблему бессознательного в круг своих исследований, но до сих пор она остается чрезвычайно смутной, и даже самый термин «бессознательное» совершенно неопределен. В большинстве случаев «бессознательное» просто противопоставляется содержанию бодрствующего сознания, но и здесь последнее иногда принимается только в его определенном состоянии, а иногда во всем целом истории его жизни и деятельности. Такое понимание «бессознательного» слишком обширно и неопределенно, а потому параллельно ему возникли понятия «подсознательного» и «сверхсознательного». При этом «подсознательное» является излюбленнейшим термином психологии, а «сверхсознательное» встречается главным образом в разного рода мистической литературе, равно как и в учениях об интуиции. Таким образом, имеются три различных термина, содержание которых и соотношения до сих пор остаются без должного точного определения. Эзотерическая философия дает ясное разрешение этой проблеме и вполне точно разделяет вышеприведенные три термина. «Подсознательное» и «сверхсознательное» определяются по отношению к актуальному конкретно-эмпирическому сознанию. Первое выражает собой совокупность таких элементов сознания, которые по тем или иным условиям не могут переступить его порог, т. е. войти в поле бодрствующего сознания. Эти элементы вполне актуальны, т. е. одновременно с пластичностью обладают также и реализованной монадной формой, но процессы их деятельности проходят за порогом сознания и только проявляют свои результаты в разного рода инстинктивных движениях или обособленных рефлексиях. Подсознательные психические процессы разделяются на две основных группы: первая управляет физиологической жизнью тела, а вторая создает как бы общий фон для высшей сознательной деятельности и есть хранилище кармического и наследственного психического опыта. Если «подсознательное» может быть вообще определено как низшие состояния сознания, до которых оно в своей бодрствующей модификации уже не в состоянии опуститься, то «сверхсознательное», напротив, есть совокупность высших психических процессов, до которых бодрствующее сознание еще не в состоянии подняться. Таким образом, сверхсознательное, бодрствующее сознание и подсознательное составляют последовательно нисходящий иерархический ряд. Мы обычно живем и пользуемся только средним членом этого ряда, но убеждаемся также в факте бытия двух других и a priori, ибо только их деятельностью может быть объяснен целый ряд особых процессов актуального сознания, и а posteriori, ибо бытие высшего члена ряда непосредственно обнаруживается-в предвосхищениях будущего развития, а бытие низшего доказуется фактом разного рода автоматических и инстинктивных процессов. Но и подсознательное, и сверхсознательное одинаково не отличаются коренным образом от актуального бодрствующего сознания, принадлежат к тому же типу возрастания. Все три этих вида сознания в целом и все элементы их содержаний одновременно монадны и пластичны, а потому в себе суть одинаково конкретное эмпирическое, только различного порядка и иерархического достоинства. В противоположность этим трем видам сознания, образующим один последовательный иерархический ряд, бессознательное занимает совершенно особое положение в целостном существе и сознании человека. Если подсознательное и сверхсознательное отличаются от бодрствующего сознания только своим иерархическим положением, но в некоторых особых случаях последнее может отождествляться временно как с тем, так и с другим и имманентно их воспринимать, то бессознательное в себе принципиально и ни при каких условиях не может быть адекватно познаваемо конкретно-эмпирическим сознанием. Бессознательное — это пластический поток в себе, а потому никакие монадные категории к нему неприложимы. Пластическая стихия вечно в себе актуальна и имманентна Реальности, в то время как монадная только становится актуальной в эво-лютивном историческом процессе. Она есть исконная природа Реальности, предшествующая бытию космоса, который она и порождает в своем становлении в предстоянии. Пластичность в себе в монадном сознании может быть определяема только апофатически («nirgunam» Индии и отрицательное богословие александрийской и патристической философии — «dtofaryia алскратк?!»)', это и есть Нирвана. Традиционная формула, что космос возник из Нирваны творчеством Логоса, есть выражение эзотерической идеи, что всякое конкретное эмпирическое есть монадное объективирование становящегося в предстоянии пластического потока. Человек есть микрокосм, а потому к его онтологической сущности приложима формула: «aham Brahma asmi» («Я есть Брахма»); как вселенская Реальность раскрывается в бинере монадной и пластической стихии, так истинное существо человека есть бинер пластического потока и монадной синархии, бессознательного и иерархии состояний монадного сознания, Нирваны и сознания «имен и форм» («Nama Rupa»). Только монадная природа человеческого существа подлежит познанию путем дифференциации и организации, в каковом процессе и возникают объективированные и соподчиненные модусы Реальности, благодаря чему она и определяется как синархическая совокупность своих качествований; в Индии эта монадная природа и именовалась «sagunam», т. е. «качественной». Напротив, пластическая стихия всеедина и неделима, а потому не может иметь единичных качествований, а потому и называлась индусами «nirgunam», т. е. «бескачественной». Всякое конкретное эмпирическое бытие лежит на грани Нирваны и Манвантары, пластического потока в себе и его монадно объективированных становлений в предстоянии, и именно во взаимодействии членов этого бинера рождается всякая жизнь. Итак, бессознательное в человеческом существе есть не его низшая природа, подлежащая эволютивному развитию, как не есть и темная его сторона, уходящая в пустоту небытия, но глубинная онтологическая сущность, исконный кладезь всякого бытия и всяческих достижений. Именно через свое бессознательное человек непосредственно связан с Реальностью, с Божеством, а потому эта бессознательная пластичность есть действительно стихия абсолютной интимности Бога и человека. Вселенская Реальность в своем всеединстве разлита во всем мире и присутствует в каждом человеке как его бессознательное. Преодоление монадной ограниченности и погружение в бессознательное, в Нирвану, есть слияние с Безусловным, но это слияние, будучи чуждо сознанию имен и форм, представляется последнему как угашение всяческого бытия. Это есть не преодоление мира, но бегство из него, ибо действительная победа над феноменальным есть одновременно и возвращение в первородную пластичность, и целокупная реализация трансцендентной монадной самости как совершенного микрокосмического модуса Божества. Погружение в бессознательное на пути развития, с другой стороны, имеет величайшее значение в жизни человека, ибо он здесь, как Антей, исполняется такой мощью, какую он только в силах вместить в себя и которая затем делается двигателем дальнейшего течения его эволютивного процесса.
Пластичность сознания и элементов его содержания разрешает также проблему памяти. Память есть способность сосуществования по протяжению времени и имманентного сопереживания прошедшего с настоящим. В односторонней монадности факт памяти представляется невозможным и неразрешимым, ибо здесь прошедшее может существовать в настоящем только так, как причины существуют в следствиях, но никаким иным образом. Введение в проблему памяти подсознательного лишь переменяет имена неизвестных, но ничего не объясняет по существу. В самом деле, в монадности сознание может одновременно содержать в себе два звена последовательной цепи только тогда, когда оно содержит также и общий объединяющий их синтетический центр. При громадной сложности эмпирической жизни это невозможно даже в бодрствующем сознании; тем более это невозможно в подсознательном, ибо в этом случае последнее было бы более освещено сознанием, чем само бодрствующее сознание, что есть нелепость. Напротив, пластическая стихия, будучи вечно актуальной и имея своей категорией постоянство и целокупность сосуществования всех своих элементов, есть тем самым и стихия абсолютной памяти. Полное преодоление протяженности и последовательности членений координаты времени, тождество прошедшего и будущего настоящему и есть абсолютно совершенная память. Поэтому человек постольку обладает памятью, поскольку его актуальное сознание способно к непосредственному восприятию пластичности, — и, обратно, чем больше человек осознает проходящий в себе пластический поток, тем более раскрывается у него способность памяти. Гипертрофированная подчиненность монадности и односторонняя центрированность на эгоистической личности обусловливают ограниченность возможных восприятий пластического потока. Как только человек найдет в себе силы преодолеть свою эгоистическую личность, он получает свободу более глубокого внедрения в пластический поток и через него пробуждает память высшего порядка — память кармическую. Мы обычно только потому не помним наших прошлых существований, что находимся в рабстве у нашей эгоистической личности, а потому бессильны воспринимать глубинную природу проходящего в нас пластического потока и его совершенную память. Но как бы слабо и несовершенно ни было наше сознание, свойственная пластическому потоку память все же обнаруживается там, где мы бессильны этому помешать. Таковы: биологическая сторона человека, система его инстинктов и явления наследственности. Всякий автоматизм и всякий инстинкт есть следствие многократного повторения опыта. Это результат как длительного опыта нашей Сансары (цепи кармических существований), так и всего нашего рода. Равным образом явления наследственности суть эмпирически осязаемая память далекого прошлого.
Сдерживание и волевое устремление бодрствующего сознания непрерывно изменяются. В монадной категории мы объясняем это явление только вхождением в поле сознания и выходом из него различных элементов, с одной стороны, и колебанием его общего синтетического уровня — с другой. Между тем общеизвестен эмпирический факт, что та же самая совокупность элементов при одинаковом уровне сознания может действовать на него весьма различным образом. Независимо от утомления и желания мы иногда легко воспринимаем и творим, иногда же оказываемся вовсе к этому неспособными, равно как и собрание тех же самых действующих причин в разное время приводит к совершенно различным психическим последствиям. Все это обычно и объясняется состоянием нашего настроения. Было бы ошибкой ограничивать область проявления настроений только категорией мистики, т. е. областью эмоций. Совершенно аналогично эмоциональным настроениям имеются настроения и в категориях разума и воли. Наше настроение непрерывно изменяется и по каким-то особым законам независимо от монадной деятельности сознания. Его значение обычно совершенно недооценивают в науке, между тем как каждый по своему опыту знает, что состояние настроения есть самое существеннейшее условие успешности всяческих достижений как в восприятии, так и в творчестве. Как показывает самый филологический смысл слова «настроение», оно непосредственно связано с идеей гармоничности музыкальных вибраций. Наша душа, подобно всякому музыкальному инструменту, может или звучать гармоническими колебаниями, или быть способной воспроизводить только какофонию. Как правильная настроенность музыкального инструмента зависит только от степени натяжения его струн, так и душа человеческая может обладать внутренними натяжениями в различной степени гармоничности. Эта различная внутренняя гармоничность хотя и проявляется через посредство форм и их соотносительной организации, тем не менее не зависит от них и лежит в совсем иной природе. Настроение есть эмпирическое обнаружение вида и тональностей слиянности актуального сознания с пластическим потоком. Чем глубже и полнее эта слиянность, тем чище и выше настроение, а высшая степень его гармоничности есть экстаз. Отсюда и вытекает, что как слиянность с пластическим потоком есть конечная цель и метод всякого истинного эволютивного пути, так наука о настроениях, умение их видоизменять, преодолевать и создавать есть первооснова действительной психологии и истинного посвятительного пути. Овладение наукой настроений есть залог безмерных достижений и всяческого успеха на своем пути, как и наука управлять настроениями в других людях не может не привести к такому влиянию человека, какое он только захочет приобрести. Овладение своими настроениями есть овладение и регулирование своей слиянности с пластической стихией; овладение настроениями других людей есть дар управления их жизнью через творческое приобщение к тем или иным вибрациям вселенского пластического потока.
V. Гносеология. § 82
С эзотерической точки зрения гносеология, теория познания, как наука о природе и возможностях актуального эмпирического сознания и притом преимущественно в категории разума, составляет часть пневматологии, как науки о целостном существе человека вообще в триединстве пневматологических категорий. Если ограничивать область гносеологии одной категорией разума, то этим самым определяется необходимость существования двух других параллельно сопряженных дисциплин, из которых одна имеет своим предметом исследование природы и возможностей эмпирического сознания в его эмоциональной стороне, т. е. в категории мистики, а другая — в категории воли. В современной философии последние две дисциплины почти даже и не намечаются, между тем как гносеология в ее узком разумном смысле в продолжение последних десятилетий является преимущественным и даже почти единственным центром приложения всех усилий.
Современная гносеология представляет собой наиболее крайнее, а подчас и уродливое напряжение одностороннего утверждения монадной категории. Исходным постулатом всех гносеологических изысканий является представление об эмпирическом человеке и его сознании как обособленной единичной субъектной самости. Является ли сознание только агрегатом единичных элементов, объективирующих своими взаимоотношениями синтетическое единство трансцендентальных апперцепции, гносеологический субъект, или же личность возникает не в процессе персонификации, а, наоборот, будучи искони задана, только раскрывается в организованных множествах элементов, — в обоих случаях, одинаково, сознание и его общее содержание определяются как нечто вполне в себе обособленное: это есть или определенное множество, проецирующее обобщающее единство, или определенное единство, раскрывающееся в соответствующем ему множестве. Вторым постулатом современной гносеологии служит произвольное принципиальное отрицание всякого рода высших интуиции, т. е. трансцендентного опыта, и признание, соответственно этому, единственно возможным опытом конкретно-эмпирический. Наше сознание и его общая природа качественно вполне определенны и постоянны, и изменению подлежит лишь количественное содержание сознания. Оно вполне подчинено системе трансцендентальных категорий, предшествующей всякому эмпирическому процессу и неизменной для всякого индивида, каковы бы ни были его состояния и достижения. Всякое даже действительное познание, т. е. синтетическое суждение a priori, не вносит никакой новой реальности из внешнего мира в сознание, но есть только внутренний процесс его разума, как бы только возвращает в него то, что им же самим было вложено в окружающее. Благодаря всему этому иерархический уровень сознания человека строго определен и недвижно закреплен; вся его деятельность сводится только к наполнению эмпирическим содержанием раз навсегда определенной трансцендентальной системы оформляющих категорий. Так как этот трансцендентальный аппарат всецело приспособлен к конкретному эмпирическому, то и опыт возможен лишь в его пределах. По отношению к трансцендентному трансцендентальные условия возможности опыта неприложимы и из чистых воззрений превращаются здесь в пустые и сами себя разрушающие непреодолимым противоречием идеи. Равным образом и все мечтания об особой способности нашего сознания непосредственного познания трансцендентного и опыта в нем высшего порядка, о высшей интуиции, этого, по выражению Прокла, «цвета нашей сущности» («.avdoc, Trj$ ovoiaq rjfuav»), «того единого в душе, что лучше и ума в ней» («то eocvTijg ev, дерп кса таи ev ccvttj tov KpeiTTov»), лишены всякого основания. Мы даже, не потому лишены возможности познавать трансцендентное, что силы ума нашего ограничены, а потому, что здесь познавательные силы направлены на то, что вообще не может быть предметом познания.
Оба эти постулата, приписывая частной истине, справедливой лишь при особых ей соответствующих условиях и состоянии человеческого сознания, значение истины постоянной и всеобщей, одинаково глубоко ложны. Обратимся сначала к критическому анализу второго постулата.
Основная ошибка Канта заключается в неправильном отождествлении конкретно-эмпирических пространства и времени с пространством и временем вообще, как реальностями протяжения. Принимая это основное положение, мы будем принуждены признать справедливость большей и значительнейшей части кантовских критических выводов, столь разрушительных для всякого трансцендентного реализма. Напротив, достаточно уяснить ошибочность основоположного кантовского постулата, как все отрицательные выводы его философии о невозможности познания горнего окажутся утратившими под собой всякое основание. Указанный постулат представлялся Канту при современном ему состоянии науки настолько очевидной и не могущей возбудить никаких сомнений — а тем паче споров — истиной, что он указует на него только вскользь. В глазах Канта пространство определяется предикатом протяжения, и, обратно, протяженности соответствует единственно возможный субъект — прямолинейное трехмерное гомогенное изотропное пространство. Равным образом, по его мнению, существует только одно-единственное время, текущее равномерно и с постоянной при всех условиях скоростью. Так как мы всякое бытие необходимо познаем в категориях пространства и времени, а последние приложимы лишь к миру явлений, то бытие трансцендентное лежит за пределами всякого возможного опыта. Между тем при свете новейших открытий естественно-математических наук мы уже знаем, что эвклидово прямолинейное трехмерное пространство есть только частный случай геометрического пространства вообще. Наше сознание оказывается способным мыслить пространства и совершать в них построения не только высших измерений, но и криволинейные, замкнутые и прерывные. Разным образом и относительно времени принцип относительности совершенно разрушил наивное представление о его единстве во вселенной и постоянстве скорости его течения. Таким образом, даже оставаясь строго в плоскости так называемых точных наук, необходимо приходится признать, что исходная предпосылка Канта о единстве и постоянной тождественности пространства и времени неверна. В нашем сознании действительно имеются некоторые трансцендентальные чистые умозрения пространства и времени, но действительная природа и этой трансценден-тальности, и чистого умозрения, и пространства, и времени совсем иная, чем это утверждал Кант.