Особенная дружба | Странная дружба
Шрифт:
Жорж повернулся на другой бок и натянул на уши одеяло, стараясь заглушить звуки рыданий Мориса.
Утром, на побудке, все увидели, что вместо воспитателя появился префект студий. Большинство мальчиков, должно быть, подумали, что Отец де Треннес заболел. Утро восстановило и Мориса, который появился совершенно спокойным, пряча свои секреты под такой же беззаботностью, как и у Жоржа. Он либо смирился со своей судьбой, либо, хорошенько подумав, пришел к выводу, что будет прощён.
Они спустились на медитацию. Лицо настоятеля выглядело осунувшимся и уставшим. Очевидно, он не спал этой ночью. Он был не выбрит. Жоржу вспомнилась фраза Отца де Треннеса о «лице уважающего себя человека». А разве мог он забыть то собрание в один из октябрьских вечеров, когда официально объявили об изгнании
Печальным голосом настоятель зачитал текст, касающийся тягостных тайн Розария, плодами которых были, в частности, покаяние, смирение и спасение души. Чтение обладало всей атмосферой конкретной аллюзии, для тех, кто был в состоянии это понять. Это походило на поучения проповедника на Уединении, осуждающие интеллектуальные вольнодумства, под которыми подразумевались обстоятельства случившегося с Андре. Тем не менее, Жорж удивился, когда настоятель не сделал каких–нибудь намёков на произошедшее этой ночью: безусловно, исчезновение его наиболее высоко ценимого воспитателя студий требовало некоторых пояснений. Быть может, настоятеля смущал тот факт, что перед ним по–прежнему находится ученик, пойманный им, как было указано, в комнате воспитателя, потому что другой ученик, до сих пор остававшийся ему неизвестным, разоблачил это безобразие? А это было самое форменное безобразие, которое он не мог, на полном основании, решится публично осудить: случай оказался ещё более деликатным, чем в деле с Андре. Это заставило бы его краснеть за свой орден и колледж. Тем не менее, он мог бы вспомнить пословицу о том, что «Один плохой монах не испортит всё аббатство».
Когда прозвенел звонок, настоятель закрыл книгу и оглядел свою аудиторию. При всей своей уверенности, Жорж слегка вздрогнул: вот и настал тот самый момент. Медленно, тоном беспредельной важности, ещё никогда не слышимым от него мальчиками, настоятель произнес следующие слова:
— Я прошу вас посвятить сегодняшние утренние молитвы и причастие монсеньору де Треннесу, который покинул нас.
Это было все: кажется, что надгробная речь, посвящённая Отцу де Треннесу, оказалась короче, чем у Николя Корне. Все: но этого было достаточно.
Потрясение прокатилось по всему старшему дивизиону колледжа. Почти все присутствующие имели некоторые основания испытать шок: самые юные — потому что Отец де Треннес интересовался ими; все остальные — потому что их интересовал Отец. Многие выглядели неожиданно задумавшимися; они, вероятно, задавались вопросом, не последуют ли за этим событием серьезные последствия для них самих. Как и предвидел Люсьен, новость была воспринята с оживлением. То есть, всего за несколько недель Отец де Треннес смог нанести такое количество ущерба? Учебный год заканчивался на ещё более захватывающей ноте, чем начался. На пути к церкви неоднократно упоминалось имя Андре — в устах тех, кто пытался успокоить себя: и среди их числа отметились не только черные овцы. И, без сомнения, они были правы. Тут не имелось повода для неоправданной тревоги. Тем временем шумиха поднялась уже не среди мальчиков: это переливали из пустого в порожнее Отцы.
Во время службы Люсьен спросил у Жоржа мнение насчёт случившегося.
— Я думаю, что поймали Мориса. Если хочешь знать, то выглядит он очень странно.
Люсьен развернулся и посмотрел на брата Александра.
— Он уткнулся в свою книгу. Как и все остальные. Отец де Треннес будет рад: он начал с просьб о твоих и моих молитвах, а сейчас вся старшая школа молится за него, или, хотя бы притворяется.
Жорж мог бы рассказать ему, что за Отца де Треннеса уже всю ночь молился настоятель; и мог напомнить Люсьену, что Андре тоже был высоко оценен молитвами старшей школы. Люсьен в течение трёх месяцев молился за Жоржа; и, если это тоже чего–нибудь стоило, Жорж молился за Люсьена. По крайней мере, можно сказать, что в Сен—Клоде, как и в поэзии Ферзена, сердца, если не души, пребывали в молитве.
При подходе к престолу отметился своим рвением Морис. Как будто это объявился старый Люсьен, Люсьен, пребывающий в возбуждении от благодати, одновременно поучительной и очистительной. Никто из старшеклассников не переговаривался; причастие было единодушным — а единодушие внушало доверие настоятелю, в отличие от Отца де Треннеса.
За завтраком, что выглядело необычайным исключением, не совершалась Deo Gratias. Тем лучше; завтрак должен был закончиться раньше, и последующая перемена окажется дольше. А ещё, Жорж получил улыбку от Александра; тот всё ещё пребывал в неведении относительно тех потрясающих событий, причиной которых служил он, только что нашедший под своей салфеткой вишни со вчерашнего ужина Жоржа.
Их старый воспитатель, восстановленный в своей прежней должности, вышел на игровую площадку и был тотчас окружён мальчиками. Его спрашивали, почему настоятель сказал «господин де Треннес» вместо «Отец де Треннес», что это значило, и действительно ли, что Отец отказался от сана ради того, чтобы посвятить себя научной работе.
На что воспитатель ответил:
— Tu es sacerdos in aeternam [Ставший священником всегда священник — лат.].
Они лицемерно притворились, что верят сентенции, высказанной воспитателем в качестве отговорки. Считая при этом, что там должна быть какая–то совершенно простая причина ухода Отца: кое–кто решил, что заболел член его семьи; другие — что он получил богатое наследство. Воспитатель избавился от них, обязав приступить к игре — они должны были вернуть традицию игр, но свобода от этой обязанности, предоставленная Отцом де Треннесом, была объявлена, по крайней мере, до конца этого дня.
Одна большая группа мальчиков, с представителями всех классов старшей школы, сплетничала в углу. Жорж и Люсьен, увидев там Мориса, подошли к нему. Здесь мальчики, не удовлетворённые отговоркой их старого воспитателя, пытались узнать правду об их прошлом воспитателе. Правду ли?
Здесь, возможно, говорили слишком много: несколько ораторов, казалось, были озабочены тем, чтобы скрыть правду друг от друга, обращаясь, с этой целью, к двусмысленностям, любимому приёму в их дискуссиях.
Морис предположил, что Отец связался с женщиной из местных. Но возможно ли это? Ближайшая деревня не могла предложить ничего, кроме девочек–гусятниц, а рыночный город, чуть лучше укомплектованный, находился на расстоянии часа езды на велосипеде. Юный щеголь с четвертого курса выдвинул более логичную гипотезу о романе с несколькими его товарищами по курсу, которым Отец де Треннес оказывал определенное благоволение. Имена были известны, но теоретик отказался их называть. Люсьен напомнил им, что, если теория окажется правдой, то таких нарушителей среди них скоро не останется. Кто–то снова вернулся к подопечным Отца: он всегда подозревал нечто: однажды ночью, проснувшись в общежитии, он увидел, как Отец де Треннес разглядывал кое–кого из спящих, светя электрическим фонариком. Но Жорж оборвал все домыслы по этому поводу, заявив, что Отец де Треннес рассказывал ему о своей практике чтения молитв над теми, кто плохо спит.
Один из самых старших мальчиков заявил, что ни одна из этих историй не обладает каким–либо здравым смыслом. Он считал, что Отец де Треннес был безразличен к девочкам–гусятницам так же, как к младшеклассникам и молитвам. Он настаивал, что Отец был ученым и непредвзятым скептиком; к тому же он был популярен, и завоевал дружбу старших мальчиков. Большего и не требовалось, чтобы возбудить ревность среди учителей, и между ними возник заговор, чтобы избавиться от него. Их присутствие проглядывает во всем этом деле.
Представитель курса философии во время обсуждения этой гипотезы высказал мнение, что источник неприятностей воспитателя находится в другом месте. Отец де Треннес пострадал не от гнева их школьных учителей — ибо вопрос о том, чтобы он остался в Сен—Клоде навсегда никогда не стоял — а от гнева других членов его ордена, которые, без сомнения, оказались в его тени.
Он был вызван, чтобы отчитаться — Бог знает, за что! Возможно, у него возникли проблемы из–за восстановления языческих храмов. Философ, выдвигая такую идею, напомнил им о девизе одного из религиозных орденов: