Особенности национального сыска
Шрифт:
После этого на экране появилось цветочное поле. Цветы были самые разнообразные, я почти чувствовал, как от них исходит дурманящий запах. Посреди этой поляны сидела аптекарша Катя в белом халате. Завидев меня, она томно спросила: «Я в этих запахах правда такая пленительная?» Не успел я ответить, как она вынула из кармана флакончик с дихлофосом и выпустила в меня струю. Экран заволокло мутным облаком.
Когда туман рассеялся, я вдруг увидел большую комнату, совершенно пустую, за исключением того, что стены ее были уставлены всевозможными радио– и телеприемниками с пола до потолка. В центре ее во фраке, белой манишке и бабочке стоял
Вдруг на экран выскочил в образе вождя мирового пролетариата Марк Уточкин. Он быстренько, словно гончая, обежал комнату, постоял около Андрея и вышел на первый план. «Так, хм... Я, знаете ли, очень люблю „Аппассионату“, – заявил он. – Поистине нечеловеческая музыка. В ней заключена сила революции. Она нам сейчас очень нужна. Мы будем беспощадны к врагам нации. Русский народ заслужил право...» Последние его слова были уже не слышны, поскольку какофония достигла наивысшей точки. Неожиданно из разных концов комнаты послышались хлопки и стали видны вспышки. Аппаратура стала взрываться и дымить. Дым продолжал сгущаться. В его клубах я уже едва различал продолжавшего молча дирижировать Андрея и о чем-то оживленно вещавшего Уточкина.
Туман сгустился до такой степени, что мне уже ничего не было видно. Так же неожиданно кадр исчез, и я снова увидел черта. Он чуть склонил голову набок и скорчил хитрую рожу. Со стеклянными глазами, смотрящими в одну точку вниз, черт произнес: «Шоу закончено!» И, покрутив когтистым пальцем у своего виска, сказал: «Дураш-ка!» Из телевизора высунулась его мохнатая лапа и щелкнула выключателем. Экран погас, осталась только лапа, которую он никак не мог убрать назад. Я потянулся к ней и с силой дернул на себя.
Проснулся я оттого, что больно ударился лбом об пол при падении с дивана. Я неожиданно резво вскочил, снова сел на диван и посмотрел на свои руки. Они были скользкие и потные, как и все тело. Рубашка была совершенно мокрой, пропитавшись потом, она прилипла к телу. Вытерев влажные руки о штанины брюк, я судорожно протянул руку к бутылке и, налив себе немножко, выпил.
– Так, допился, – сказал я сам себе вслух. – Что называется, до чертиков.
За окном уже было темно. Я посмотрел на часы. Было восемь вечера. «Ну что ж, теперь моя очередь действовать», – подумал я. Поднялся на ноги и пошел в ванную. Приняв холодный душ, переоделся во все свежее, что у меня было с собой, и, наскоро перекусив, отправился к выходу из гостиницы. На удивление, в холле было достаточно пустынно, и, кроме одинокого скучающего Арнольдовича, никого не оказалось. Он даже не посмотрел в мою сторону. Видимо, решил, что моя судьба была уже решена, и нечего тратить энергию на поклоны таким людям, как я.
Я мысленно усмехнулся сам себе и вышел из гостиницы. Поймав такси, назвал шоферу свой адрес и откинулся на заднем сиденье, закрыв глаза. Мне было о чем
Темой моих размышлений однозначно был телевизор. Максимально напрягая силы и преодолевая похмельный синдром, я стал интенсивно рыться в своей памяти. Мозговой винчестер работал с огромным перенапряжением, но кое-какую информацию все же выдал. Мне необходимо было произвести лишь определенные уточнения.
Я вспомнил о старых подшивках журналов «Вокруг света» и «Эхо планеты», которые у меня хранились. Поднявшись к себе в квартиру и не скидывая ботинки, я прямиком направился в кладовку, достал старую картонную коробку, из которой веером рассыпались тараканы.
Я чертыхнулся и приготовился к упорному труду, предполагая листать подшивки до поздней ночи, разыскивая нужную мне информацию. Но однако в этот вечер удача улыбалась мне. В первой же стопке, еще не дойдя до середины, я обнаружил искомую статью, которую принялся внимательно изучать. «Черт, как я сразу не догадался, лопух! – в сердцах воскликнул я. – Конечно же, двадцать пятый кадр!»
Я набрал номер Дынина и объяснил ему ситуацию. Дынин, выслушав меня, заявил:
– Все понял. Все будет нормально, мы их сделаем!
После чего со словами «Ух, суки!» бросил трубку.
Я сделал еще несколько звонков и стал собираться. Подошел к телевизору и снял с него видеомагнитофон. Упаковав его в приготовленную сумку, я вышел из квартиры и поехал в отель. В холле было все так же пустынно. Арнольдович уже ушел домой, и на входе сидел охранник в пятнистой форме, читая какой-то очередной дешевый детектив. Меня он знал в лицо и не обратил особого внимания. Пройдя на второй этаж, я с радостью обнаружил, что Челобанов еще не ушел домой. Я постучал в дверь его кабинета.
– Открыто! – раздался оттуда пьяный голос.
Я вошел в кабинет и застал своего бедного заказчика в плачевном состоянии. Челобанов сидел в кресле у заветного столика, держа в руках бутылку мартини, как скипетр. Увидев меня, Челобанов сделал слабую попытку запулить в меня бутылкой, но, похоже, силы оставили его, и он просто облился мартини, выронив бутылку на пол. Я подошел к нему, поднял бутылку с пола и снова поставил ее на стол.
– Сергей Антонович, мне крайне необходимо с вами поговорить, – категорично заявил я. – Информация столь важна, что не терпит отлагательств. Поэтому вам срочно нужно привести себе в порядок.
– А я с педрилами не разговариваю! – по-женски обиженно произнес Челобанов.
– Вот-вот, и по этому поводу у меня есть что вам сообщить, – ответил ему я.
Наши пререкания продолжались еще минут пятнадцать-двадцать, но все же моя цель была достигнута. Еще через тридцать минут, умытый холодной водой и отпоенный минералкой, Санчо сидел у меня в номере.
– Вы видите?! – вскричал я и включил на видеомагнитофоне стоп-кадр. – Вы видите это?!
Еще находившийся под хмельком Челобанов трезвел на глазах.
– Боже, что это?
– Это так называемый двадцать пятый кадр. При обычном просмотре человеческий глаз не схватывает его. Но однако мозг человека считывает эту информацию и помнит ее. В Америке в семьдесят первом году был произведен опыт. По одному из крупнейших телеканалов двадцать пятым кадром был дан текст: «Ешьте жареную кукурузу!» На следующий день кукурузный бум охватил все Соединенные Штаты. Эффект был настолько поразителен, что подобное было запрещено даже законодательно. И к этому опыту потом уже не возвращались.