Особняк на Соборной
Шрифт:
Как ни странно, но если в эмиграции Деникин с теплотой что-то и вспоминал, то это был именно Екатеринодар. 20 февраля 1919 года, в самый разгар сыпнотифозной эпидемии, у него здесь родилась дочь. Огибая глубокие сугробы, маленький попискивающий комочек, погруженный в розовое атласно-стеганое одеяло, принесли в особняк на Соборной, бережно прижимая к груди. Когда развернули, грозный генерал (видите, даже близкое окружение называло его диктатором), двигавший огромные вооруженные массы, от умильного чувственного наката расплакался. Девочку назвали Мариной. Говорят, в честь поэтессы Марины Цветаевой, в творчество которой была влюблена ее сверстница, жена Деникина – Ксения Васильевна Чиж, Ася, как любовно называл ее всю жизнь Антон Иванович. В юности она зачитывалась «Волшебным фонарем», всхлипывая от счастья в пахнущую свежестью девичью подушку, совсем не предполагая, что придет время и очаровательная Ксюша Чиж, ставшая
Женитьба Антона Ивановича Деникина достойна, наверное, отдельного повествования, да такого, когда невольно напрашиваются исторические похожести из поэтики неудержимой любви пожилого мужчины к юной прелестнице. Я их искал, и, представьте себе, нашел, правда, частично, причем в самом неожиданном персонаже. Нечто подобное произошло со Сталиным, который, по легенде, в молодые годы спас малышку, упавшую в бурную реку при неосторожном гулянии по Тифлисской набережной. Девочку звали Надя, а фамилия ее была Аллилуева. Много лет спустя она станет женой того самого молодого и отважного Сосо Джугашвили, или, как называли его «товарищи», – Кобы, что навсегда вошел в мировую историю под фамилией, которую сегодня помнит весь мир – кого-то она восхищает, кого-то корежит, но никого не оставляет равнодушным.
Романтически рождественская, почти сказочная история связана и с женитьбой Антона Ивановича Деникина. Правда, выручил он не свою будущую невесту, а ее отца, причем за год до ее рождения. Однажды поручик Чиж неудачно подстрелил кабана и разъяренный вепрь не пронзил охотника оскаленными клыками только потому, что тот успел, высоко подпрыгнув, уцепиться за дубовый сук. Руки его уже от слабости разжимались, когда подоспел сослуживец по полку подпоручик Деникин и точным выстрелом прикончил влажного от крови и ярости секача, на которого в ту же секунду рухнул обессиленный охотник.
После этой истории Деникин стал часто бывать в доме Чижей. Холостому и одинокому молодому подпоручику нравилось тут все: уютная герань на подоконнике, всегда натопленная голландская печь, большой самовар в окружении искусительных ватрушек, на которые большой мастерицей была теща, ледяная пшеничная горилка, которую за копейки покупали у местных хохлов, иногда романсы под гитарный перебор.
Елочные свечи
Дом был старорусский, теплый, хлебосольный и на огонек к Чижам заходили многие офицеры. Полк стоял в малороссийской полудикой глуши и ничто тогда не обещало, что застенчивый желанный гость в щегольской офицерской тужурке, с живыми карими глазами, рано лысеющей головой и аккуратно подстриженной бородкой станет одним из самых известных полководцев Первой мировой войны. Ему было чуть больше двадцати лет, когда кровный по гроб жизни друг Василий Чиж позвал его на крестины новорожденной дочери. На торжестве, под звон бокалов, снова вспомнили о счастливом спасении на охоте, словно Христовой милости, во искупление вознагражденным рождением очаровательной девчушки. Мог ли Антон Иванович предполагать, что под кисейным балдахином, сладко причмокивая, спит его будущая жена, а все было именно так, словно в рождественской сказке. Будто в награду за пережитое, судьба одарила Деникина поздним, но на редкость счастливым супружеством. Ксения Васильевна, несмотря на большую разницу в возрасте, любила мужа безгранично и стойко прошла с ним все испытания, до самой его смерти в 1947 году…
Их скромная, почти походная свадьба состоялась за тридцать лет до этого, в Новочеркасске, сразу после бегства Деникина из Быховской тюрьмы, с венчанием в знаменитом Казачьем соборе. В черном сюртуке, белоснежной манишке трудно было узнать враз помолодевшего командующего Западным фронтом боевого генерал-лейтенанта. Он почувствовал вдруг, что седая эспаньолка сильно старит его и, скрашивая возрастной контраст, пошел на отчаянный поступок – сбрил бородку, которую носил еще с юнкерской молодости. Укоротив и подкрасив усы, Антон Иванович достиг вполне удачного портрета солидного моложавого господина, который если и задержался со свадьбой, то вполне обоснованно – искал лучший вариант. Счастливая невеста на этом фоне смотрелась как
Во многом благодаря жене Антон Иванович погрузился в Париже в богемную жизнь, больше общался не с военными, а с писателями, художниками, артистами. Вот тогда в дружеском кругу Деникиных появилась Марина Цветаева, писатели Иван Бунин, Иван Шмелев, поэт Константин Бальмонт, Мережковский с Зиной Гиппиус, тот же Эфрон…
Казалось, ничто не может уже поколебать складывающуюся жизнь, материально не очень богатую, но достаточно благополучную, с интеллигентскими откровениями во время по-русски шумных застолий в уютных кафешках на бульваре Капуцинов.
Антон Иванович, уступая жене, тоже туда иногда ходил, но старался быть незаметным, чаще доброжелательно улыбался, чем говорил. Говорливых в этой среде всегда было много, равно как и откровенно злобствующих против Советов – один Мережковский чего стоил. Деникин в таких случаях отмалчивался, осторожно оглядывая пространство из-под кустистых бровей. В нем, старом воине и опытном генштабисте, никогда не затихало чувство опасности. Он-то знал, что такое агентурная работа во вражеской среде и уж точно догадывался, что все эмигрантское «поле» давно находится под контролем красных. Кто же они, эти «контролеры»? Ведь где-то рядом бродят?.. Антон Иванович в отличие от неосторожной богемии, живущей всегда по законам чувств, изучал разведывательное дело в академии Генерального штаба и хорошо знал, что это самые неожиданные люди, на кого и не подумаешь. Но даже он, старый, стреляный волк, не мог и предполагать, насколько не по возрасту была изобретательна советская разведка…
Иногда приезжала Надя Плевицкая, знаменитая певица, русский соловей, как ее назвал еще император Николай II. Она часто была в обществе мужа, Николая Скоблина, бывшего командира корниловского полка, высокого, подтянутого красавца. Певица была на десять лет старше его и, судя по всему, любила безмерно и страстно. А вот Деникин недолюбливал Скоблина еще с екатеринодарских времен, хотя всегда отдавал должное его храбрости и мужеству, несколько показному, но несомненному. Приняв полк сразу после смерти Корнилова, при котором состоял генералом для особых поручений, Скоблин в каком-то селении под Курском в отчаянной сабельной атаке отбил у красных пленных, среди которых неожиданно оказалась Плевицкая. Ее «голубил» какой-то эскадронный командир, зарубленный казаками в бою. С тех пор они не расставались, а однажды в Рождество по приглашению Ксении Владимировны были гостями в особняке на Соборной. Плевицкая знала и любила Екатеринодар, до войны несколько раз бывала здесь с концертами, как-то приезжала даже с крестьянским поэтом Клюевым, а в Сочи пела с самим Шаляпиным.
Тот вечер в доме Фотиади запомнился особенно. Горели елочные свечи (электричества, как всегда, не было), и запах хвои заполнял большую гостиную. Плевицкая взяла гитару и тихо запела, так тихо, что голос, словно далекое эхо, пробивался сквозь еловые лапы, заполняя душу неосознанным волнением. Ксения, ожидавшая ребенка, сидела в дальнем углу и, закутавшись в шаль, тихо плакала. Скоблин безмолвно замер, прислонившись к дверному косяку. Отблеск свечей отражался на георгиевских крестах, пряжках портупеи. Он всегда и везде был очень эффектен, дамам сильно нравился, чем мучил Плевицкую бесконечно.
Здесь, в Париже, появление Надежды Плевицкой на публике тоже заканчивалось слезами. Она медленно всходила на подмостки – гибкая, искусительная, туго затянутая в таинственно мерцающий муаровый шелк и после нескольких аккордов начинала петь свою знаменитую:
Замело тебя снегом, Россия,Запуржила седою пургой,И печальные ветры степные,Панихиды поют над тобой…