Особо опасен
Шрифт:
Но короткий миг радости давно миновал. На лице снова залегли тени, в голубиных глазах светилась тоска, костлявая ладонь легла на браслет, словно защищая его от посягательств. Не молчи, черт долговязый, негодующе потребовал Мелик, но не вслух. Когда кто–то неожиданно заговаривает со мной по–турецки, я отвечаю на том же языке, по закону вежливости! Так почему бы тебе не сказать моей матери несколько учтивых слов по–чеченски, или ты слишком увлечен поглощением даровой жратвы?
Были вещи и посерьезнее. Тайком проинспектировав чердак, который Исса теперь считал своей суверенной территорией, — в это время парень, по обыкновению, беседовал в кухне с Лейлой, — Мелик сделал несколько разоблачительных открытий:
— Господь дал твоей сестре чудесную улыбку, — радостно отреагировала Лейла в ответ на бурные возмущения сына, утверждавшего, что они приютили не только нелегала, но еще и извращенца. — Ее улыбка снимет тяжесть с сердца Иссы.
#
Итак, говорил Исса по–чеченски или не говорил, родом он из тех краев. Его родители умерли, но на все конкретные вопросы он отвечал озадаченным выражением лица, таким же, как у тех, кто его приютил, и туманным взглядом куда–то в угол. Экспатриант, бездомный, бывший преступник и нелегал, он, однако, не сомневался в том, что скоро его нищенству придет конец и Аллах обеспечит его всем необходимым для занятий медициной.
Когда–то Мелик тоже мечтал стать врачом и даже добился от отца и дядьев обещаний совместно профинансировать его обучение, что означало для семьи немалые жертвы. Сыграй он футбольных игр поменьше и покажи результаты на вступительных экзаменах получше, сегодня был бы студентом–первокурсником медицинского факультета и вкалывал до седьмого пота, дабы им гордилась его родня. Поэтому можно понять, что легкомысленные слова Иссы о том, что Аллах позволит ему осуществить то, в чем он, Мелик, потерпел очевидную неудачу, заставили последнего махнуть рукой на предупреждения матери и устроить нежелательному гостю допрос с пристрастием — но со всей мягкостью, продиктованной его великодушным сердцем.
Они были в доме одни. Лейла ушла за покупками, и раньше полудня он ее не ждал.
— Ты, наверно, изучал медицину? — предположил он, усаживаясь рядом с Иссой для большей доверительности и представляя себя в роли изощренного следователя, какого еще белый свет не видывал. — Это здорово.
— Я бывал в больницах, эфенди.
— В качестве практиканта?
— Пациента, эфенди.
«Эфенди». Откуда это у него? Не иначе как из тюрьмы.
— Но ведь это не одно и то же, не правда ли? Врач должен разбираться в чужих болезнях. А пациент просто ждет, когда врач поставит ему диагноз.
Исса обдумывал это утверждение, как он обдумывал любые утверждения, даже самые невинные, демонстрируя сложную гамму чувств: ухмылочка куда–то в пространство, поскребывание бородки тонкими пальцами и, наконец, лучезарная улыбка… без ответа.
— Сколько тебе лет? — Мелик задал вопрос в лоб, неожиданно для самого себя. — Если мне позволено спросить, — добавил он не без доли иронии.
— Двадцать три, эфенди, — ответил парень, опять–таки после долгого раздумья.
— Не так мало. Даже если ты завтра получишь вид на жительство, ты сможешь стать квалифицированным врачом не раньше тридцати пяти. И тебе необходимо выучить немецкий, что тоже потребует денег.
— А еще я, с Божьей помощью, женюсь на хорошей женщине, и у меня будет много детей, два мальчика и две девочки.
— Боюсь, что не на моей сестре. У нее в следующем месяце свадьба.
— Пусть Господь пошлет ей много сыновей, эфенди.
После короткой паузы Мелик сделал новый выпад:
— А как, собственно, ты оказался в Гамбурге?
— Это малосущественно.
Малосущественно? Откуда он знает такое словцо? Да еще по–турецки?
— Разве ты не знал, что в этом городе к беженцам относятся хуже, чем где–либо в Германии?
— Гамбург — это мой дом, эфенди. Именно сюда они меня привезли. Таков божественный промысел.
— Кто тебя привез? Кто они?
— Это целая цепочка, эфенди.
— То есть?
— Отчасти турки. Отчасти чеченцы. Мы им платим. Они берут нас на борт. Прячут в контейнер. В контейнере нечем дышать.
Лицо Иссы покрылось испариной, но Мелик слишком далеко зашел, чтобы вдруг отступить.
— Мы? Кто это мы?
— Такая группа, эфенди. Из Стамбула. Плохие люди. Их не уважают. — Опять этот тон превосходства, даже когда он говорит на ломаном турецком.
— Сколько же вас было?
— Может быть, двадцать. Холодный контейнер. Через два–три часа очень холодный. Корабль шел в Данию. Это удача.
— Ты хочешь сказать, в Копенгаген? В столицу Дании?
— Да, — расплывается, как будто услышал приятное слово, — Копенгаген. Так договорились. Там меня избавят от плохих людей. Но не сразу Копенгаген. Сначала Швеция. Гётеборг. Правильно?
— Есть, кажется, такой порт в Швеции, — кивнул Мелик.
— В Гётеборге корабль должен зайти в док, взять груз, идти в Копенгаген. Когда приходим в Гётеборг, мы все очень больные и очень голодные. Нам говорят: «Сидеть тихо. Шведы страшные. Шведы вас убьют». Мы сидим тихо. Но шведы с собакой. Им не понравился наш контейнер. — Следует пауза. — «Ваша фамилия?» — произносит Исса громким голосом, заставляющим Мелика подскочить. — «У вас есть документы? Вы сидели в тюрьме? За какое преступление? Вы бежали из тюрьмы? При каких обстоятельствах?» Врачи хорошие. Мое восхищение. Дают нам спать. Я их благодарю. Когда–то я буду такой врач. Но сейчас я должен бежать. В Швецию невозможно. НАТО оцеплять колючей проволокой. Много охранников. Остается туалет. В туалете окно. Потом ворота в гавань. Мой друг может открыть ворота. Мой друг с корабля. Я снова на корабль. Плывем в Копенгаген. В конце концов. В Копенгагене грузовик до Гамбурга. Я люблю Аллаха. И Запад, эфенди, я тоже люблю. Здесь свободно поклоняться Аллаху.
— Тебя привезли в Гамбург на грузовике?
— Такой уговор.
— Чеченский грузовик?
— Мой друг сначала должен вывести меня на дорогу.
— Твой друг с корабля? Ты говоришь о нем?
— Нет, эфенди. Другой. На дорогу выйти трудно. Сначала мы должны провести ночь в поле. — Он поднял глаза, его изможденное лицо на мгновение озарила чистейшая радость. — Столько звезд. Божья благодать. Хвала Аллаху.
Тщетно пытаясь связать концы с концами этой неправдоподобной истории, одновременно огорошенный жаром рассказчика и раздраженный намеренными пропусками, как и собственной неспособностью восстановить их, Мелик почувствовал, как досада заставляет его кулаки сжиматься и как напрягся его боксерский пресс.
— Где тебя высадил этот волшебный грузовик, появившийся из ниоткуда? В каком месте?
Но Исса его уже не слышал, если вообще слушал. Неожиданно — по крайней мере для глаза наблюдателя, тщетно пытавшегося уяснить для себя картину, — исподволь поднимавшаяся в недрах волна прорвала–таки плотину. Исса поднялся на ноги, точно пьяный, с ладонью у рта, пошатываясь, добрел до двери, не сразу открыл ее, хотя она была не заперта, и ринулся по коридору в ванную комнату. Через несколько мгновений раздались животные звуки, каких Мелику не доводилось слышать со времени смертельной болезни отца. Через какое–то время звуки прекратились, пророкотал сливной бачок, открылась и закрылась дверь в ванную, заскрипели ступеньки, по которым Исса поднимался к себе на чердак. После чего дом погрузился в глубокую тревожную тишину, нарушаемую каждые четверть часа чириканьем настенных часов в виде птицы.