Особо опасен
Шрифт:
— Фрау Рихтер? Прекрасно. Я Томми Брю. Что вам заказать?
Ладонь такая маленькая, что он инстинктивно ослабил рукопожатие.
— Вода у них здесь есть? — Она сердито посмотрела на него сквозь очки.
— Разумеется. — Он жестом подозвал официанта. — Вы добирались сюда пешком?
— На велосипеде. Без газа, пожалуйста. И без лимона. Комнатной температуры.
#
Усевшись напротив него, как на кожаном троне, — спина прямая, руки на подлокотниках, колени сведены вместе, рюкзак в ногах, — она первым делом его изучила: сначала руки, золотые часы, туфли, потом глаза, вскользь. Кажется, не увидела ничего
Она сняла платок, обнаружив под ним шерстяной берет. На бровь упала прямая золотистая прядь. Она убрала ее на место, прежде чем сделать глоток, и продолжила изучать своего визави. Ее серо–зеленые глаза, увеличенные стеклами, смотрели на него без стеснения. Медово–крапчатая, вспомнилось ему выражение. Откуда? Наверняка из какого–нибудь романа, всегда лежавшего у Митци на прикроватной тумбочке. Маленькая высокая грудь, нарочито не подчеркнутая.
Из кармана на синей шелковой подкладке своего пиджака от «Рэнделла» Брю достал визитку и с вежливой улыбкой протянул ее через стол.
— Почему Фрэры?[3] — пожелала знать она. Ногти по–детски коротко обрезаны, пальцы без колец.
— Идея моего прадеда.
— Он был француз?
— Боюсь, что нет. Но хотел им быть, — выдал Брю стандартный ответ. — Он был шотландец, а многие шотландцы ассоциируют себя скорее с Францией, чем с Англией.
— У него были братья?
— Нет. Как и у меня, увы.
Она нагнулась к рюкзаку, раскрыла молнию сначала на одном отделении, потом на другом. Через ее плечо Брю разглядел, как в калейдоскопе: бумажные салфетки, флакон с жидкостью для протирки линз, сотовый телефон, ключи, блокнот, кредитные карточки и досье в обложке из буйволовой кожи, пронумерованное, с закладками, как адвокатское резюме в суде. Вроде бы никаких признаков магнитофона или микрофона, но при нынешней технике разве можно быть в чем–то уверенным? Не говоря уже о том, что под этим одеянием вполне мог поместиться десятикилограммовый пояс шахида.
Она протянула ему свою визитку.
«Северный приют», прочитал Брю. «Благотворительный христианский фонд защиты лиц без гражданства и перемещенных лиц в северном регионе Германии». Офисы в восточной части города. Телефон, факс, электронный адрес. Расчетный счет «Коммерц–банка». В понедельник при необходимости переговорить по–тихому с их менеджером, уточнить ее кредитный рейтинг. Аннабель Рихтер, адвокат. Его мозг прожгли слова отца: «Никогда не верь красивой женщине, Томми. В преступном мире они самые опасные».
— Взгляните и на это, — сказала она, протягивая ему удостоверение личности.
— Ну что вы. Зачем? — запротестовал он, хотя подумал о том же самом.
— Может, я не та, за кого себя выдаю.
— Да? И кем же вы можете оказаться?
— К некоторым моим клиентам обращались люди, называвшие себя адвокатами, хотя таковыми не являлись.
— Ужас. У меня нет слов. Надеюсь, со мной такое не случится. Хотя, конечно, все возможно, не так ли? И я даже знать не буду. Страшно подумать, — произнес он с наигранной беззаботностью. Но если он рассчитывал, что она поддержит этот тон, то его ждало разочарование.
Он разглядывал фотографию на удостоверении: распущенные волосы, солидные очки и то же лицо, только без сердитого взгляда. Аннабель Рихтер родилась во Фрайбурге–им–Брейсгау, в 1977 году, что делает ее едва ли не самым молодым адвокатом в Германии, если она действительно адвокат. Откинувшись на спинку стула, как боксер, отдыхающий между раундами, она продолжала разглядывать его через старушечьи очки — миниатюрная, подтянутая фигурка в безразмерной, наглухо застегнутой куртке.
— Слышали о нас? — спросила она.
— Простите?
— «Северный приют». Слышали про нашу деятельность? Хоть какая–то информация до вас доходила?
— Боюсь, что нет.
Тихо покачивая головой, словно не веря своим глазам, она оглядывалась вокруг. Престарелые пары, разодетые в пух и прах. Шумная богатая молодежь в баре. Пианист, играющий любовные песенки, до которых никому нет дела.
#
— И кто же финансирует вашу благотворительную организацию? — поинтересовался Брю, изображая практический интерес.
Она пожала плечами.
— Пара церквей. Свободный город Гамбург в порыве великодушия. Как–то выживаем.
— И давно вы в этом бизнесе? Я имею в виду вашу организацию.
— Мы не занимаемся бизнесом. Мы работаем ради общественного блага. Вот уже пять лет.
— А лично вы?
— Около двух.
— При полной занятости? Ничего другого? В смысле — ничем не подрабатываете? Например, маленьким шантажом на стороне?
Этот допрос ее утомил.
— У меня клиент, мистер Брю. Официально его представляет «Северный приют», однако недавно он формально облек меня властью как своего персонального адвоката во всех вопросах, касающихся вашего банка, и дал свое согласие на то, чтобы я связалась с вами. Что я и сделала.
— Согласие? — Его напускная улыбка сделалась еще шире.
— Указания. Какая разница? Как я дала вам понять по телефону, мой клиент находится в деликатной ситуации. Существуют границы того, о чем он может сообщить мне, и того, что я могу сообщить вам. После нескольких часов, проведенных в его обществе, у меня сложилось впечатление, что то немногое, о чем он рассказал мне, правда. Наверно, не вся, а лишь малая часть, специально для меня отредактированная, но, как бы то ни было, правда. В нашей организации подобные выводы — в порядке вещей. Мы должны довольствоваться тем немногим, что удается заполучить и с чем нам приходится работать. Мы предпочитаем лучше оказаться в дураках, чем быть циниками. Так мы устроены. Это наша позиция, — добавила она с вызовом, оставив Брю с невысказанным контраргументом, что лично он предпочел бы, чтобы все было как раз наоборот.
— Я вас понимаю, — заверил он ее. — И с уважением отношусь к вашей позиции.
Началось фехтование. В этом он был мастер.
— Наши клиенты, мистер Брю, не из тех, кого можно назвать нормальными клиентами.
— Вот как? Не уверен, что я хоть раз встречал нормального клиента, — пошутил он, но она на его шутку опять–таки не отреагировала.
— Таких людей Франц Фанон называет «земными изгоями». Вы знаете эту книгу?
— Слышал о ней, но боюсь, что не читал.
— У них нет гражданства. Они часто являются жертвами серьезной травмы. Они боятся нас не меньше, чем они боятся мира, в который попали, и мира, который оставили позади.