Особое задание
Шрифт:
Алексей, естественно, и не знал, что случайное совпадение выбранного им себе псевдонима с подлинным именем генерала Попова было причиной особого внимания к нему гестаповцев. Хотя, как известно, он подозревал, что его принимают за кого-то другого, высокого по званию человека. Может быть, именно этим и объяснялось то, что Алексея не били...
Больница спит...
Дремлет дежурная сестра в коридоре, облокотившись рукой о тумбочку. Тусклая лампочка под потолком бросает на лицо женщины неровные пятна света.
Сестра испуганно вскакивает,
Спят раненые в третьей палате. Сон их беспокоен, тревожен, отовсюду здесь слышатся невнятное бормотанье, короткие вскрики - отголоски кошмаров, незримо витающих над койками.
Впрочем, Алексей не слышит всего этого. После обеда, как только Лещевскнй поставил диагноз "тиф", его немедленно перевели в инфекционное отделение - корпус, стоявший в углу сада.
Алексей лежит, закинув руки за голову. От волнений последних дней ампутированные пальцы напоминают о себе болезненной пульсацией. Он старается успокоиться, приказывает себе успокоиться. Но мысли не слушаются.
С улицы доносится какой-то звук, сначала еле различимый, затем нарастающий. Да это грузовик. Он подъезжает к госпиталю. На мгновенье фары освещают окна, как всполох молнии. Спокойно, только спокойно. Каждая клеточка застыла, напряглась в ожидании. С той минуты, когда стукнула дверца машины, до того момента, как глухо хлопнула входная дверь и в коридоре послышались шаги, прошло много времени, хотя грузовик остановился недалеко - у боковых ворот, находившихся рядом с изолятором. Алексей нервно поежился.
Вот шаги у самой двери. Пол прочертила косая полоса света. Алексей увидел темные силуэты людей в дверном проеме.
Свет шел откуда-то снизу: длинные и узкие тени на полу и стенах казались созданием больной фантазии.
Алексею казалось, что все происходит необыкновенно медленно. На дверную ручку легла рука. Кто-то из глубины коридора крикнул, и стоявший рядом с дверью заговорил по-русски, но шепотом, и слов разобрать было невозможно.
Конечно, у дверей мог стоять и Лещевский, если фашисты поверили в тиф. Но еще более вероятно, что это обладатель татуировки, вспомнив обстоятельства из прежнего знакомства, привел полицию.
Какая удача для подонка! В мелком болоте, где плавал этот тип, такая крупная рыба, как чекист Столяров, попадалась не каждый день. Как этот полицай будет рад рассчитаться с "гражданином следователем"! Да, новая встреча с таким типом-верный конец.
Дверь наконец отворилась, но Алексей не сразу смог заставить себя открыть глаза. И все-таки сквозь прикрытые веки в дверном проеме Алексей узнал Лещевского и понял, что, кажется, на этот раз спасен.
Алексей не знал, что весь день больные испуганно переговаривались, время от времени произнося страшное слово "тиф". Это слово как бы построило вокруг Алексея незримый барьер. За последние сутки даже хромой надзиратель не заглядывал в палату № 3, откуда убрали тифозного. В инфекционном отделении дежурила одна старая санитарка...
Алексей почти не верил тому, что с ним происходит. Все было слишком неожиданным и почти нереальным. То ли от легкого с морозцем воздуха и сверкающих звезд над головой, то ли от необычности всего происходящего у него на мгновение закружилась голова, фигуры выносящих его санитаров расплылись и как бы отдалились. Голос Лещевского, разговаривавшего у машины, видимо, с шофером, стал более приглушенным и отдаленным, и когда Столяров пришел в себя, он уже лежал в темноте крытого кузова, пропахшего бензином и карболкой. Присмотревшись, он различил смутно белевшие халаты санитаров, очертания гроба рядом.
Алексеи даже решил, что это ему померещилось, но в кузов взобрался Лещевский.
– Не волнуйтесь, Попов, - услышал Алексей приглушенный хрипловатый голос.
– На днях в изоляторе умер от тифа мужчина примерно вашего возраста.
Нам удалось заменить документы. Сегодня мы хороним Алексея Попова, вы будете жить под другой фамилией. Не волнуйтесь, вокруг русские - наши друзья.
Ваш план, как видите, вполне удался. Человек, под чьим именем вы будете жить, нездешний. Вам нечего опасаться...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. МАТЬ И ДОЧЬ
Работа в больнице не нравилась Рите. Ее отталкивал вид окровавленных бинтов, пугали стоны раненых.
А когда из палат выносили мертвых, она отворачивалась. Но Рита любила звучные латинские названия, с удовольствием носила белый халат, который ей очень шел. Дома она рассказывала матери о Лещевском, о раненых, щеголяя при этом медицинскими терминами.
– Сегодня поступил раненый. Адам Григорьевич говорит, что у него образовался инфильтрат.
– Что, что?
– переспрашивала Софья Львовна.
– Инфильтрат, ну, это когда после укола... опухоль...
Мало знавшим ее людям Рита говорила, что окончила медицинский техникум. На самом деле это было не так. Она не кончала ни медицинского, ни педагогического, никакого другого техникума или училища, а только посещала краткосрочные курсы медицинских сестер.
Рита еще училась в школе, когда от отца, уехавшего в командировку на Дальний Восток, Софья Львовна получила телеграмму. Телеграма состояла всего из четырех слов: "Больше не вернусь, прощай".
Рита не могла понять, как отец мог бросить жену: ведь мама такая еще молодая, красивая, образованная, свободно говорит по-французски и по-немецки, так хорошо играет на рояле. И ее, Риту, свою хорошенькую, умненькую дочку, он, видно, тоже не любил... С этим пятнадцатилетняя девочка никак не могла примириться. Женился ли он на ком-нибудь другом или покинул семью, опасаясь дворянского происхождения жены, как утверждали соседи, так и осталось неизвестным. Потом Рита узнала, что отец получил очень крупный пост, но денег брошенной семье почему-то не посылал. Гордая Софья Львовна в суд на мужа не подавала.