Особый отдел и око дьявола
Шрифт:
– Цыганка ему смерть в огне нагадала, – сообщил оказавшийся рядом Страшков. – Стало быть, сбылось предсказание.
Но тут в проёме дверей, где оранжевой птицей билось пламя, проявился Борька Ширяев. В единственной руке он нёс старинную икону в золочёном окладе. Всё на нём горело – одежда, волосы и даже валенки, намокшие в разлитом керосине. Говоря высоким стилем, это был человек-факел.
Его повалили в снег, накрыли полушубками, кое-как сбили огонь, а потом оттащили подальше от пылающего дома. Теперь это был уже не человек-факел, а человек-головёшка.
Отдавая икону отцу Никите, он сказал, имев в виду, конечно же, Ложкина:
– Его любимая… Сошествие святого духа на архангелов… Последнее время только перед ней и молился.
Лицо Ширяева было чёрным, как у негроида из недавнего видения, а там, где кожа висела лоскутьями, проступала нежно-розовая, сочившаяся сукровицей плоть. Губы обгорели почти до дёсен, обнажив два ряда желтоватых зубов, и было совершенно непонятно, как он вообще может говорить.
С тех пор как Ширяев покинул горящую избу, он не издал ни единого стона, но когда с него попытались снять тлеющие валенки, дико закричал. Сейчас войлок уже составлял единое целое с его кожей и мышцами.
Ища взглядом священника, Ширяев попросил:
– Батюшка, слёзно тебя молю: отпусти перед смертью грехи. Излагать подробности сил нет. Давай уж лучше чохом. Боженька на тебя за это не заругается.
Отец Никита несколько раз перекрестил его и скороговоркой произнёс:
– Во имя отца, сына и святого духа отпускаю грехи рабу божьему Борису. Аминь.
Прочтя напоследок коротенькую молитву, он приложил к его обуглившимся губам крест.
– А-а-а, – застонал Ширяев – Слышу пение ангельское… Благодать нисходит… Теперь хочу с участковым поговорить. Нагнись ко мне, майор.
Отказывать умирающему даже в мелочах непозволительно, и Цимбаларь послушно склонился над ним.
– Помнишь, я рассказывал тебе, как убил родного брата? – совершенно ясным голосом произнёс Ширяев. – Так это не единственное душегубство, которым я запятнал себя… В девяностом году задушил на охоте Володьку Автухова, зоотехника. Потом его смерть на волков списали… А в позапрошлом году утопил в проруби бригадира… Опёнкина Антона Демьяновича… Еле-еле затолкал его под лёд, бедолагу.
– Зачем ты это сделал? – спросил потрясённый Цимбаларь.
– Повеление мне было… Свыше…
– От бога?
– Не кощунствуй… Дьявол меня с детства к рукам прибрал. Не могу его воле противиться… Вы все тоже умрёте… Видел сегодня четыре персоны, в бесовском наваждении явившиеся? Так это были вы… Учительница, фельдшер, ты и пацан… Приговор оглашён, а за палачами дело не станет.
– А ты не загнул часом? – терпимость ненадолго оставила Цимбаларя. – Ведь те персоны даже лиц не имели. В честь чего ты решил, что это были именно мы?
– Не каждому дано читать знамения зла… Кому вас узнать полагалось, тот узнал. Уж будьте спокойны.
Наклонившись к самому уху Ширяева, вернее, к жалкому огрызку этого уха, Цимбаларь спросил:
– Скажи мне, кто убил Черенкова?
– Не я…
– А
– За других не отвечаю. Бог им судья.
– Относительно Черенкова тоже повеление было?
– Было… – Ширяев, до этого лежавший бревном, заёрзал. – Кажись, полегчало мне… Дайте испить.
– Нельзя вам сейчас пить, – запротестовал Кондаков, не отходивший от умирающего ни на шаг. – Давайте я вам лучше обезболивающий укол сделаю.
– Пусть попьёт, – сказал отец Никита, со скорбным видом стоявший неподалёку. – Теперь ему уже всё можно.
Из ближайшей избы принесли кринку парного молока. Борька сделал два глотка, поперхнулся и испустил дух.
Глаза ему закрыть так и не удалось – веки превратились в огромные кровавые волдыри.
Поздно ночью Валька Дерунова, за один вечер лишившаяся сразу и дома, и свёкра (это уже не говоря о жути, пережитой из-за Настёны), прислала Цимбаларю бутылку армянского коньяка, извлечённого из каких-то неведомых закромов. По словам соседки, доставившей подарок, спасённая из огня девчонка с аппетитом поужинала и сейчас крепко спит, обнимая плюшевого медведя, к плечам которого самолично пришила нарисованные на картоне милицейские погоны.
Людочка только что закончила составлять опись имущества, обнаруженного при обыске в комнате фольклористки. И если с деньгами всё было более-менее ясно, то судьбу оружия и взрывчатки ещё предстояло решить. Чаруса, уже показавшая свою непредсказуемость и неуправляемость, совсем не подходила для хранения этих пагубных штуковин.
Ваня, на долю которого перепало несколько рюмочек халявного коньяка, с задумчивым видом произнёс:
– Кто мне, наконец, скажет, с бандой «Китеж» покончено или нет?
– Скорее да, чем нет, – ответила Людочка. – Судя по всему, мы стали свидетелями её последнего издыхания. Особа, известная под именем Изольды Марковны Архенгольц, целиком посвятила себя мщению, за что, на наше счастье, и поплатилась… Час назад пришли ответы из Интерпола. В Эквадоре о гражданке Архенгольц и слыхом не слыхивали. Звание почётного консула она, вероятнее всего, получила за взятку. Что касается Британского королевского общества, то эта почтеннейшая организация исследованием фольклора никогда не занималась. Все документы Архенгольц – липа, хотя и очень высокого качества. Даже не знаю, какое имя следует написать на её могильном камне.
– Сначала надо бы убедиться, что эта дамочка действительно приказала долго жить, – заметил Кондаков. – Прежде ей удавалось выпутываться из самых безнадёжных ситуаций.
– А на сей раз не удалось, – сказал Цимбаларь. – Я видел, как канистра с керосином вспыхнула прямо у неё в руках. Допрыгалась, поганка… Лично меня беспокоит совсем не это. Хлопоты с самозваной фольклористкой затмили другое происшествие, куда более существенное. Я имею в виду очередное видение, посетившее жителей Чарусы. Пока оно окончательно не выветрилось из нашей памяти, надо бы эту тему перетереть.