Осознание
Шрифт:
Часть первая. Разорённое тело.
Замерев, я вжался в кирпичную стену. Свою чистую военную куртку было нисколько не жаль испачкать. Больше того я был бы рад с ней даже расстаться за право очутиться у себя в подвале. Ночной поход до Нюрки был явно не здравой идеей. Даже две бутылки самогона, что были спрятаны у меня в рукавах, не стоили таких нервов. Увидь меня глядящие и хорошо, если я через недели три вернусь в свой подвал после исправительных работ. А то может и забьют, искалечат забавы ради. Им-то ночь коротать в патрулях - скучно. Вот и поймают кого, так не жди добра. Это на плакатах, что красуются на стенах, показано, как глядящий ведет
Глядящие, не торопясь, миновали перекресток. Один из них смотрел в мою сторону и словно не видел. Я естественно не шевелился, прижатый к исписанной стене. Может, он меня на фоне росписи не заметил? Уже не важно. Теперь надо было тихо и быстро миновать перекресток и я почти у себя. Если будет опасность, то на той стороне можно у Пироговых спрятаться, отсидеться. Они не обидятся, если их разбудить. Тут же как? Сегодня я, завтра глядишь они… опять побежит ночью мужик ее за врачом для детей, надо будет отсидеться - ко мне заглянут. Или врача приютить, которому будет страшно одному возвращаться. У меня всегда для гостя кровать найдется. А то и две. Раскладушка ведь еще есть хлипкая.
На углу пришлось долго сидеть, всматриваться в удаляющийся неспешно патруль. Когда они отошли уже метров на двести, я поднялся, чуть не со стоном разгибая колени, и, придя в себя, побежал. Бежал, стараясь не стучать гулко ногами по асфальту. Даже если заметят. Даже если побегут за мной. У меня фора в двести метров. Успею до подвала.
Не знаю, гнались за мной или нет. Скорее нет. Иначе закричали бы. Может даже пальнули бы в воздух. Я подбежал к своему подвалу и, отодвинув кусок кровельного железа, быстро нырнул во тьму «прихожей». Задвинув лист обратно, я на ощупь пошел в свою единственную комнату. Отворив дверь, привыкая к свету керосинки, я достал бутылки и, победно подняв в воздух, показал их моим гостям. Олег и Наташка, смеясь, зааплодировали.
– Вот я какой!
– сказал я негромко и поставил бутылки на стол.
– Молодец.
– похвалил меня Олег.
– Мы так волновались.
– сказала Наталья. Я отмахнулся, мол, неважно и сказал:
– Ерунда. Если что, я бы к соседям прыгнул. У них бы пересидел.
Они уже поели и я, быстро собрав алюминиевую посуду, бросил ее в ведро с водой именно для того и стоящем у входа. Отмокнет, вымою с мылом. В железные эмалированные кружки, из которых они только что пили чай, я разлил до краев самогон и, подняв свою, произнес тост:
– Ребята. За вас. За то, что вы смогли вернуться. Я уже не надеялся вас увидеть. Так нельзя говорить. Но теперь можно. Я боялся за вас. Сколько раз проклинал, что не пошел с вами. Но, сами знаете….
– Да уймись ты оправдываться.
– сказал Олег, поднимая свою кружку.
– Давай за возвращение.
Мы отпили, кто сколько мог. Наталья вообще маленький глоток сделала и сразу закурила. Я хотел тоже достать папиросы, но Олег предложил мне свои с фильтром, и я не отказался. Закурил, наслаждаясь дымом, и протянул:
– Клааааасс.
– Ага. Мы магазин нетронутый в одной из деревушек нашли. Там затарились так, что вот, до сих пор сигареты из него курим. В переходе вообще получается, что самое главное сигареты. Они и голод притупляют и, вообще, настроение получше…
– Только у меня голова болит жутко, если на голодный желудок курю.
– пожаловалась Наташка и я, покивав, посмотрел на Олега. Тот, затянувшись, продолжил:
– Голода-то такого не было сильного. Просто это мы сами растягивали провизию. Мало ели, не знали, когда еще что-нибудь попадется. Зато когда косулю встретили, там уж отожрались.
– Мне ее так жалко было… - опять перебила Наташка, но Олег ничего ей не сказал.
– Разделал сам. Зажарили. Все боялись, что дальние патрули глядящих огонь засекут или бродячие собаки нападут по запаху. Но обошлось. Отсюда и вот досюда вообще ни одного патруля не заметили ни разу.
Он указал на своей карте участок, и я ужаснулся - как далеко их занесло все-таки.
– Нас вот тут задержали. Арестовали, как положено, отправили на работы за бродяжничество. Две недели вкалывал там, в крематории при морге. Тела в топку загружал.
– А я там шила робы рабочие.- Наташка, казалось, задалась целью не дать выговориться Олегу.
– Нас двадцать девчонок в цехе было. Все за нарушение режима. Я одна за бродяжничество. Так во время работы сидела и им, не отрываясь, рассказывала, где мы были, что видели. Они все думали, что мы видели место, где лучше живут… без глядящих. Я сказала, чтобы на север не ходили. Что тут тот же режим. Они теперь все мечтают попасть под программу расселения и на юг, чтобы их отправили. В новые поселки… рабочие руки везде нужны.
Олег отпил из кружки самогон и раскашлялся. Я хотел постучать его по спине, но Наташка остановила.
– Это он не подавился. Он простудился, когда нас на грузовиках сюда везли. Мост обрушился под их машиной, они все в воду попали. Никто не погиб, но вода, сам знаешь, в это время какая.
Олег успокоился и рукой показал, что все нормально. Я видел, как у него заблестели глаза от такого надрывного кашля.
– У тебя пневмония может?
– спросил я. Он пожал плечами неуверенно, но сказал, прочищая горло:
– Да, ерунда. Пройдет само. Я с сомнением покачал головой и спросил:
– А тут что? Ну, когда привезли? Что с вами было? Он, залпом допил остатки самогона и, морщась, закуривая, сказал:
– Да… тут глупости… нас привезли в распределитель. Взяли наши документы. Отметили, что мы отработали за бродяжничество и были возвращены по месту основного проживания и отпустили. Сказали, что в следующий раз сгноят на работах. А в третий раз за нарушение режима уже на север отправят. Совсем на север.