Осознание

Замерев, я вжался в кирпичную стену. Свою чистую военную куртку было нисколько не жаль испачкать. Больше того я был бы рад с ней даже расстаться за право очутиться у себя в подвале. Ночной поход до Нюрки был явно не здравой идеей. Даже две бутылки самогона, что были спрятаны у меня в рукавах, не стоили таких нервов. Увидь меня глядящие и хорошо, если я через недели три вернусь в свой подвал после исправительных работ. А то может и забьют, искалечат забавы ради. Им-то ночь коротать в патрулях - скучно. Вот и поймают кого, так не жди добра. Это на плакатах, что красуются на стенах, показано, как глядящий ведет

бабушку домой, а на деле-то бабульку бы пинками в участок отвели. И там бы еще до утра гоняли себе форму гладить, стирать. Или ботинки тяжелые свои начищать. Может быть, утром и отпустили бы, если бы за ней кто из родных пришел. А не пришел бы, так бы и заставляли работать. А меня? Меня бы вряд ли в участке работать оставили. Побоялись бы, что сбегу при первом удобном случае. Скорее сразу на строительство или восстановление послали. Через недели три бы отпустили, чтобы не сдох там. На стройке же не кормят практически. Так, утром и вечером водица с хлебом. А чего нарушителей кормить? Пусть их родственники приходят и кормят. Никто же не запрещает. Только вот родственников у меня нет. Совсем нет. Сестра была. Мама была. Да думаю, не увижу я их больше. Во время Последней ночи они еще жили в моем родном городе. А я тогда вообще еще учился… Хорошее было время. Ничего не делал. Только девчонки на уме были. Было стойкое понимание, что все еще впереди. Что спешить некуда. Еще три курса учиться за государственный счет. А вот не стало ни института, ни девчонок, с которыми я тогда разгуливал и глупостями занимался. Всех Последней ночью выкосило. Как сам жив остался, мне никто так объяснить не может. Говорят, значит, просто мозги и сердце работают неправильно, раз на меня резонансные колебания впечатления не произвели. Стены рушились, крошились, люди в кисель превращались. А у меня от Последней ночи только суставы плохо работают. Да не только у меня. У многих кто выжил. И при чем тут сердце и мозги? Сложно понять этих врачей иногда.

Глядящие, не торопясь, миновали перекресток. Один из них смотрел в мою сторону и словно не видел. Я естественно не шевелился, прижатый к исписанной стене. Может, он меня на фоне росписи не заметил? Уже не важно. Теперь надо было тихо и быстро миновать перекресток и я почти у себя. Если будет опасность, то на той стороне можно у Пироговых спрятаться, отсидеться. Они не обидятся, если их разбудить. Тут же как? Сегодня я, завтра глядишь они… опять побежит ночью мужик ее за врачом для детей, надо будет отсидеться - ко мне заглянут. Или врача приютить, которому будет страшно одному возвращаться. У меня всегда для гостя кровать найдется. А то и две. Раскладушка ведь еще есть хлипкая.

На углу пришлось долго сидеть, всматриваться в удаляющийся неспешно патруль. Когда они отошли уже метров на двести, я поднялся, чуть не со стоном разгибая колени, и, придя в себя, побежал. Бежал, стараясь не стучать гулко ногами по асфальту. Даже если заметят. Даже если побегут за мной. У меня фора в двести метров. Успею до подвала.

Не знаю, гнались за мной или нет. Скорее нет. Иначе закричали бы. Может даже пальнули бы в воздух. Я подбежал к своему подвалу и, отодвинув кусок кровельного железа, быстро нырнул во тьму «прихожей». Задвинув лист обратно, я на ощупь пошел в свою единственную комнату. Отворив дверь, привыкая к свету керосинки, я достал бутылки и, победно подняв в воздух, показал их моим гостям. Олег и Наташка, смеясь, зааплодировали.

– Вот я какой!
– сказал я негромко и поставил бутылки на стол.

– Молодец.
– похвалил меня Олег.

– Мы так волновались.
– сказала Наталья. Я отмахнулся, мол, неважно и сказал:

– Ерунда. Если что, я бы к соседям прыгнул. У них бы пересидел.

Они уже поели и я, быстро собрав алюминиевую посуду, бросил ее в ведро с водой именно для того и стоящем у входа. Отмокнет, вымою с мылом. В железные эмалированные кружки, из которых они только что пили чай, я разлил до краев самогон и, подняв свою, произнес тост:

– Ребята. За вас. За то, что вы смогли вернуться. Я уже не надеялся вас увидеть. Так нельзя говорить. Но теперь можно. Я боялся за вас. Сколько раз проклинал, что не пошел с вами. Но, сами знаете….

– Да уймись ты оправдываться.
– сказал Олег, поднимая свою кружку.
– Давай за возвращение.

Мы отпили, кто сколько мог. Наталья вообще маленький глоток сделала и сразу закурила. Я хотел тоже достать папиросы, но Олег предложил мне свои с фильтром, и я не отказался. Закурил, наслаждаясь дымом, и протянул:

– Клааааасс.

– Ага. Мы магазин нетронутый в одной из деревушек нашли. Там затарились так, что вот, до сих пор сигареты из него курим. В переходе вообще получается, что самое главное сигареты. Они и голод притупляют и, вообще, настроение получше…

– Только у меня голова болит жутко, если на голодный желудок курю.
– пожаловалась Наташка и я, покивав, посмотрел на Олега. Тот, затянувшись, продолжил:

– Голода-то такого не было сильного. Просто это мы сами растягивали провизию. Мало ели, не знали, когда еще что-нибудь попадется. Зато когда косулю встретили, там уж отожрались.

– Мне ее так жалко было… - опять перебила Наташка, но Олег ничего ей не сказал.

– Разделал сам. Зажарили. Все боялись, что дальние патрули глядящих огонь засекут или бродячие собаки нападут по запаху. Но обошлось. Отсюда и вот досюда вообще ни одного патруля не заметили ни разу.

Он указал на своей карте участок, и я ужаснулся - как далеко их занесло все-таки.

– Нас вот тут задержали. Арестовали, как положено, отправили на работы за бродяжничество. Две недели вкалывал там, в крематории при морге. Тела в топку загружал.

– А я там шила робы рабочие.- Наташка, казалось, задалась целью не дать выговориться Олегу.
– Нас двадцать девчонок в цехе было. Все за нарушение режима. Я одна за бродяжничество. Так во время работы сидела и им, не отрываясь, рассказывала, где мы были, что видели. Они все думали, что мы видели место, где лучше живут… без глядящих. Я сказала, чтобы на север не ходили. Что тут тот же режим. Они теперь все мечтают попасть под программу расселения и на юг, чтобы их отправили. В новые поселки… рабочие руки везде нужны.

Олег отпил из кружки самогон и раскашлялся. Я хотел постучать его по спине, но Наташка остановила.

– Это он не подавился. Он простудился, когда нас на грузовиках сюда везли. Мост обрушился под их машиной, они все в воду попали. Никто не погиб, но вода, сам знаешь, в это время какая.

Олег успокоился и рукой показал, что все нормально. Я видел, как у него заблестели глаза от такого надрывного кашля.

– У тебя пневмония может?
– спросил я. Он пожал плечами неуверенно, но сказал, прочищая горло:

– Да, ерунда. Пройдет само. Я с сомнением покачал головой и спросил:

– А тут что? Ну, когда привезли? Что с вами было? Он, залпом допил остатки самогона и, морщась, закуривая, сказал:

– Да… тут глупости… нас привезли в распределитель. Взяли наши документы. Отметили, что мы отработали за бродяжничество и были возвращены по месту основного проживания и отпустили. Сказали, что в следующий раз сгноят на работах. А в третий раз за нарушение режима уже на север отправят. Совсем на север.