Ост-Индский вояж
Шрифт:
Так он и сделал. Присмотрел хижину на окраине Сурата. В хижине жила немолодая женщина лет сорока из касты неприкасаемых, влача жалкое существование, презираемая. Её звали Панарада, и она согласилась продать хижину и уйти в далёкую деревню к родственникам. Она была молчалива, замкнута, её большие черные глаза всегда смотрели печально. Муж её скончался уже давно, и она по обычаю не могла снова выйти замуж. Сафрон уже намного знал местный говор и предложил ей остаться в качестве служанки и стряпухи.
— Нам будет не так тоскливо вместе, — пояснил он своё предложение.
— Меня не поймут соседи, сахиб, — опустила голову Панарада. — Я боюсь.
— Что тут такого, Панарада? Это обычная работа для тебя. Соглашайся. Я белый человек, и ко мне никто не посмеет относиться плохо. Местный султан подписал бумагу об этом. Будем жить, работать на земле и проживём.
Она долго не соглашалась, но уступила и осталась жить в своём бывшем домике, где имелась клетушка, которую и привела в порядок.
Уже через неделю Сафрон с удовольствием подумал, что его поступок оказался для него столь благотворен, что на душе стало покойно и легко. Он возился на огороде, выращивал овощи, батат, холил плодовые деревья, и мечтал о времени, когда сможет насладиться плодами своего труда. И он ни от кого не зависел. Панарада ему всячески помогала, молчаливая и старательная.
Казак раз в два-три месяца отправлялся проведать друзей и возвращался всегда довольный и воодушевлённый. Те обязательно давали ему немного денег, поддерживая, и ободряя. Особенно старался Аким. Тот и воровал не так нагло, как Данил, и постоянно уговаривал пожить хоть недельку в тиши фактории.
— Не могу, Акимушка! — возражал Сафрон. — Земля ждёт моих рук. Очень приятное занятие, друг, копаться в ней, ожидая урожая. Жди, скоро опять приеду.
— Знаешь, друг, возьми у меня мула. Он тебе пригодится в городе. Негоже белому человеку пешком всюду ходить. Возьми, прошу!
Сафрон подумал и согласился. Уже по дороге домой, ведя мула за повод, подумал, что можно его продать, купить лодку и ловить рыбку в заливе или реке Татипи, что протекает в городе.
Однако мула не продал, а на лодку наскрёб. Купил старенькую, долго ремонтировал, латал, пока она не стала почти новой и пригодной.
— Панарада, жди меня с рыбой, — улыбался он, отправляясь первый раз на ловлю, прихватив небольшую сеть и удочку с крючками.
Женщина слегка улыбнулась и наклонила голову, поправила сари и ушла, так и не ответив на слова Сафрона.
Тот проводил её глазами и вдруг обратил внимание, на её довольно грациозную походку и совсем не пожилую фигуру, хоть и закутанную в сари. Это открытие так возбудило его, взволновало, что он минут пять не мог и не хотел успокаиваться. И потом, на рыбалке он часто возвращался мысленно к тому моменту, когда понял, что его служанка весьма привлекательна и соблазнительна. Он даже поспешил вернуться, хотя улова едва хватило бы на обед.
Сафрон стал внимательно присматриваться к Панараде, и все больше убеждался, что она запала ему в душу. Вспомнил прежнюю женщину на фактории, но это воспоминание никак не всколыхнуло его сердце. Заметил, что с этого дня она стала ещё больше замкнутой и молчаливой, а её старания возросли, что удивляло и тревожило Сафрона.
Однажды он спросил, пристально всматриваясь в её лицо:
— Пана, почему ты никогда не сядешь со мной поесть? Мне так очень неприятно одному тут сидеть.
Она опустила голову, долго не могла произнести ни слова, а Сафрон все настаивал и она ответила:
— Мне не положено, сахиб. Это большой грех. Я нечистая.
— Что за глупости ты несёшь, Пана? — вскричал он и даже поднялся с табурета. — Я ведь не вашей крови и для меня это ничего не значит. Я хочу — и ты должна подчиниться. С этого дня ты будешь завтракать, обедать и ужинать со мной вместе. И слышать ничего не хочу!
Он видел, как женщина перепугалась и убежала в сильнейшем волнении. Он совершенно не интересовался местными обычаями, но они всё же вторгались в его сознание и отмахнуться просто так от них он не решался. Было небезопасно пренебрегать этим среди туземного населения. Но Сафрон подумал, что никто не сможет уличить их в нарушении законов и с лёгкостью настоял на своём.
А по прошествии пары месяцев он даже потребовал от Панарады принять от него предложение сожительствовать с ним. Она долго отказывалась, хотя он с лёгкостью увидел, что это лишь дань обычаю, а на самом деле она вовсе не прочь принять его. Ему пришлось с грубостью и резкостью всё же склонить её к сожительству, чем и вовсе опустил женщину в уныние и тревогу.
— Пана, ты перестань убиваться! — даже покрикивал он на неё. — Что тут такого. Мы свободные люди и можем распоряжаться собой по нашему усмотрению!
— Нет, сахиб! Это до добра не доведёт. Мы не сможем долго скрывать наши отношения. К тому же сахиб моложе меня и это позор для меня! Позор во всем!
Сафрон успокаивал, ласкал и целовал. Она же таила в себе закоренелый страх и боязнь быть побитой камнями, коль народ узнает про её грех.
— Знаешь, что я тебе скажу, — однажды заметил Сафрон. — Мне надоело, что ты постоянно переживаешь и страшишься за себя, да и за меня, как я полагаю. Мы продадим эту хижину и переберёмся в другое место, где тебя никто не узнает. Ты выбросишь все приметы твоей касты, и мы заживём спокойно и дружно.
Лицо её так выразительно показало ужас, что Сафрон испугался и тут же с рвением принялся вновь успокаивать Панараду, говоря:
— Какие же вы тут странные и забитые люди! Всего боитесь и не можете осмелиться ни на один шаг, чтобы вырваться из сетей обычаев! Перестань и успокойся! Кто может догадаться, что ты нечистая, коль всё, связанное с этим глупым обычаем, мы обратим в прах? Покорись и всё станет намного лучше!
Она стояла на своём, и после этого разговора перестала подпускать его к себе, ночуя опять в одиночестве и запирая дверь.