Ост-Индский вояж
Шрифт:
Сафрон возмущался, но что можно было сделать? Он некоторое время терпел, а потом неожиданно уехал к друзьям и пропадал почти три недели.
— Вот, Пана, — сказал он, выложив на стол несколько десятков фанамов, не больше десятка шиллингов, — я достал денег у друзей. Они даже не захотели требовать возврата долга. Мы продаём всё здесь и переезжаем в район, где тебя никто не узнает. Меня не устраивает твоё поведение!
Она покорно склонила голову, молчала, и Сафрон не смог определить её отношение к его предложению. Это его не смутило и
Недели три спустя он всё продал, нагрузил двуколку, посадил Панараду среди нехитрого скарба и тронул вожжами мула. Больше всего ему было жаль лодки. Но тут же решил сам такую построить, как только устроятся на новом месте.
Они долго блуждали по местностям к югу от Сурата, пока Сафрон не остановился у большого селения Вагхай вблизи горы Салхер, что возвышалась точно на востоке. Горная речка торопливо сбегала к океану, а кругом раскинулись сады и поля крестьян, где все дни копошились люди, обрабатывая тощие поля. Сафрону понравилось место своим прохладным воздухом и видом горных склонов, покрытых джунглями, где можно было услышать величественный рык тигра, вышедшего на охоту.
Староста с трудом мог поверить, что белый человек решил поселиться в таком месте, да ещё с местной женщиной. Он даже предложил вначале получить от местного правителя-раджи дозволение на этот редкостный шаг. Но Сафрон сумел убедить его и он согласился. Даже вскоре подыскал неплохой участок земли, который покинула семья, умершая от болезней.
— Хижину мы спалим, — заявил Сафрон, — построим новую и будем тут жить в своё удовольствие. С нас никто брать подати не станет, опасаясь мести белого начальника.
Женщина была грустна, озабочена и молчалива. А Сафрон понял, что она сильно устала после трёхнедельного путешествия по ужасным дорогам в поисках подходящего места.
Денег у него хватило на все покупки, даже несколько монет оставалось на чёрный день. Вскоре он узнал, что милях в ста находится португальская колония и крепость Даман, и что туда можно поехать за покупками.
Вдруг Сафрон понял, что Панарада ждет ребенка и это открытие так обрадовало его, что он тут же заявил, что должен жениться на ней, чтобы ребенок был законнорожденным. Услышав такое, Панарада так испугалась, что лишилась дара речи. А Сафрон ещё спросил:
— Пана, ты почему не общаешься с соседями? Разве так хорошо поступать? Ты живешь затворницей и дальше нашего участка ни шагу!
— Сахиб должен знать, что даже теперь во мне могут узнать нечистую.
— Как это они могут узнать, когда ты отбросила всё, что тебя связывало с твоим дурацким прошлым?
— Это вы, белые люди, ничего не можете узнать, подметить. А у нас всё это легко определяется по незаметным признакам. Эти признаки даже я не могу в полной мере уничтожить в себе. Лучше не настаивай, сахиб!
— Боже! Как всё сложно и глупо, Пана! А как же ребёнок?
— Это такой грех, сахиб, что в голове не укладывается! И я не могу его замолить,
Но прошло время, Панарада с трудом, но разродилась, и Сафрон стал отцом мальчика, очень красивого и здорового на вид. Он оказался спокойным и почти не плакал, что было так приятно и покойно. Соседи едва сдерживали своё неудовольствие поступком Сафрона, отказавшегося устроить праздник в честь рождения наследника. Он отговаривался безденежьем, что несказанно удивляло деревенских, привыкших считать белого человека самым богатым.
А вскоре Панарада заметила с признаками беспокойства:
— Сахиб, на нас косо посматривают, и вскоре, уверена, нам тут житья не будет. Мне страшно за сына, сахиб.
Сафрон с удивлением смотрел на женщину, с которой так хотел пожениться.
— Почему ты так считаешь, Пана?
— По мелким приметам, сахиб. У нас слишком много возможностей вывести человека на чистую воду, сахиб.
— Пана, ты ни разу не назвала меня по имени. Только сахиб, а это мне совсем не нравится. Что так?
Она опустила голову и промолчала, не удосужившись пояснить такое.
Сына Сафрон решил назвать Николаем, потому что он родился перед днём святого Николая Угодника, а Панарада ничуть не противилась такому странному имени, полагая, что отец вправе назвать по своему усмотрению. Он быстро рос и уже ходил, хотя ему ещё не было года. Николай оказался смышлёным мальчиком, понимал всё, что ему говорили, но отвечал мычанием и жестами. Очень любил играть с животными и птицами, что шастали по двору. Маленькая обезьянка была его лучшим другом, и они почти не расставались, хотя та уж слишком шустрила, и у мальчика не хватало сил и сноровки соперничать с нею в скорости и шалостях.
Начинался период дождей, небо заволокло тучами, часто оно проливалось ливнями, и с гор неслись потоки воды и грязи. Дороги оказались небезопасными.
Как раз в это время к домику Сафрона подошла небольшая толпа односельчан с угрозами и криками, требуя Панараду на расправу. Сафрон вышел к ним и стал расспрашивать причину столь необычного поведения деревенских.
— Она грязная баба! — орал один беззубый старик, размахивая сухими руками. — Пусть и не показывается на глаза!
— Нечистых у нас нет, и мы не потерпим, чтобы твоя жена здесь жила! — кричал второй, угрожал палкой, на что Сафрон ответил, стараясь не вспылить:
— Кто вам дал право вмешиваться в мои семейные дела? И кто вам сказал, что моя жена нечистая! Глупости все это! Расходитесь по домам и не шумите!
— Мы будем жаловаться радже! Он нашлёт на тебя своих воинов. Уходите!
— Пусть придёт староста. Я с ним поговорю. Послушаю, что он мне скажет.
— Никто не войдёт в дом, где живёт нечистая! Убирайтесь, Аллах вас покарает! Вам нечего делать здесь!
— Аллах не признает ваших каст и обычаев! — ответил Сафрон, вспомнив о религии. — И он покарает вас за самоуправство!