Ост-Индский вояж
Шрифт:
Дочь Сафрон настоял назвать Еленой, или Хелен по-английски, что означало «солнечная». Она ведь была светлоголовой и голубоглазой. Рада не очень противилась, но предлагала имя Сунита, и Сафрон предложил дочери дать два имени, заявив решительно:
— Будем называть каждый на свой лад. Это даже интересно. Хелен Сунита!
Прошло почти два года. Никто больше не вспоминал ту злосчастную встречу на базаре.
Сафрон вернулся с рыбалки, собираясь отвезти улов в факторию, как Николка выскочил навстречу со слезами на глазах и закричал ещё издали:
— Папа! Маму убили! Её только что принесли в дом!
Тут Сафрон заметил, что на него странно смотрят соседи, и у его ворот толпится народ. Он ударил мула вожжами и скоро был во дворе. Там он с ужасом увидел уже обмытое тело несчастной Панарады, одетой и убранной сердобольными соседками.
— Её выследили какие-то люди из деревни, — говорил сосед, пожилой индус с длинной чёрной бородой и белых замызганных штанах. Его худой сморщенный торс без одежды выглядел неприятно и жалко. — Они тут же с криками принялись швырять в неё камнями. И первый же угодил в висок, и она упала.
И тут Сафрон вспомнил её рассказ о далёкой встречи с деревенским, что вроде бы не узнал её. Узнал-таки! Вот злодеи! Приехали, выследили и зверски убили, оставив двух малолетних детей! Проклятье на их дурацкие головы с их дикими обычаями!
Эти мысли молнией промелькнули в его голове, опустошили его, и он лишь старался выполнять плохо запоминающиеся обычаи местного захоронения. Всё это проходило мимо него, как в тумане. А после поминок он три дня ничего не соображал, не помнил по причине жуткого запоя.
Лишь потом, словно что-то толкнуло его в голову, он очнулся, осоловевшими глазами обвёл сарай, где он лежал, и с трудом поднялся, превозмогая головную боль и ломоту во всем теле. Добрел до лоханки с дождевой водой, ополоснул всего себя, не замечая, что одежда уже намокла, увидел безмолвный укор сына, стоящего рядом с тряпкой вместо полотенца. В хижине плакала дочь Хелен Сунита, и этот тихий, нудный плач больше всего заставил его встряхнуться и оглядеться.
— Сынок, сколько же я так провалялся в сарае? — спросил Сафрон, отдуваясь.
— Три дня, папа. И все время требовал вина, грозился всё сжечь и уйти.
— Ничего не помню! А где мама? — И тут же изменился в лице, вспомнив ритуал похорон, и в голове застучали молотки о наковальню. — Боже! Кто же вам помогал жить, детишки мои милые?
— Бабка Горбунья, папа. Она только что ушла. Обещала вернуться.
— Пойду к дочке. Успокою её. Не могу слышать её плача.
Глава 17
Сафрон с трудом выдержал две недели. Горе поутихло, и перед ним стал вопрос, как жить дальше. На похороны ушли большая часть сбережений Панарады, но он вспомнил её схоронку, и откопал две сотни шиллингов. А в доме почти ничего не оставалось. Работник перестал работать, полагая, что хозяин больше не сможет участвовать, в торговле и рыба не понадобится.
И всё же Сафрон уже начал возобновлять работу. Деньги для детей были необходимы. И платить бабке за них надо хоть по фанаму в неделю. А рыба давала ему даже вдвое больше.
Но мысль уже начинала сверлить мозг. Ему не хотелось оставаться в этих местах, а денег для начала новой жизни было недостаточно. И он пошёл как-то в факторию, где священник англиканской церкви занимался воспитанием детей редких английских семей. При церкви было помещение, где дети даже спали, если были слишком малы, и изучали некоторые науки, в основном Священное Писание и грамоту.
Преподобный отец Джозеф принял Сафрона вполне благосклонно, зная о несчастье, постигшее этого странного человека. Знал он и то, что этот Казак Сафониус, как звали его здесь, отличался честностью и по этой причине покинул службу в фактории.
— Что привело тебя, сын мой, к нам? — спросил он, пытливо буравя казака своими светлыми глазами.
Сафрон поцеловал сухую руку пожилого отца Джозефа, ответил:
— У меня двое детей, святой отец. Дочка совсем малютка, а сын уже большой. Ему уже семь лет. Я хотел испросить позволение приводить его к вам на обучение. Хочу приобщить его к лону церкви Христовой.
— Богоугодноежелание, сын мой Сафониус. Буду рад принять вашего сына в обучение. Приводите. И примите мои самые искренние соболезнования. Вы смелый и решительный человек. Я даже слыхал, что туземцы благосклонно отзываются о вас. Уважают вас, а это нам очень полезно, хотя явление весьма редкое.
Сафрон в тот же день поговорил с сыном и тот, сморщив нос в недовольной гримасе, не осмелился противиться и согласно кивнул. Лишь спросил:
— А долго там надо находиться, папа?
— Не спросил, но часа три-четыре будет для тебя дело.
— Этот поп сильно строгий? Бить будет?
— Разве тебя не били на улице? И где ты видел учителя без хворостины? Ничего, сынок! Это не так страшно, а ты должен привыкать ко всему. Матери у тебя нет, и мы должны себя так подготовить к жизни, чтобы выдержать все невзгоды и удары судьбы. Как, например, смерть мамы.
Утром Сафрон отвёл сына в факторию и представил отцу Джозефу.
— Очень красивый мальчик! А глаза какие синие! Ты должен хорошо постигать премудрость грамоты и Священного Писания, сын мой. Я надеюсь, что так и будет. Ты ведь не опозоришь своего отца? Ему будет очень неловко в таком случае. Обещаешь, сын мой Николас?
Мальчик с готовностью кивнул, и отец Джозеф подтолкнул мальчика в помещение, где уже находились три мальчика, и девочка разных возрастов. Но не старше десяти лет.
— Как тебе понравилось у отца Джозефа, Никола? — спросил Сафрон, встретив сына, самостоятельно вернувшегося из фактории.
— Скучно, пап. Отец Джозеф не такой страшный, как казалось. Но я многого не понимаю. Остальные дети уже давно учатся, а я отстал.
— Тебе дал отец священник задание на дом?
— Задал писать какие-то палочки и крючки. А бумага у нас есть? И перо требуется с чернилами. Я всё запачкаю!