Осталось придумать название
Шрифт:
[23.20. Артём] Яна, ты пьяная? Все хорошо, может, помощь нужна?
– Вот про нос не надо! Я его на районных соревах хлопнул, когда «споткнулся» и прямо в штангу прилетел, и он зажить нормально не успел. От любого толчка снова трещал. Ух, никогда не забуду эту подножку, найти бы и того из машиностроителя и урода-судью и поколотить одного об другого.
– Время идет, а обида все та же… Сань, кончай уже.
– Ну как кончай? Я же с самого детства тренил, отец до сих пор считает, что я карьеру угробил тогда. Он и не дает все это забыть.
– Родители нас всегда будут считать лучше,
– У тебя-то как? Я так соскучился по пирожкам с печенью. Лучше, чем у твоей мамы, не встречал.
– Веришь – нет, сам по ним соскучился, и по пирожкам, и по маме, не созванивались даже уже целый месяц.
[23.33. Яна] Все хорошо, Козел! Отпускаю-юююю!
– Ну ничего, я тоже со своими порой месяцами не общаюсь. Главное – они знают, что у нас все хорошо, – тут он переборщил, кажется, или с пивом, или с достоверностью и пустил скупую мужскую слезу на левый глаз, тем забавней, что нос, изогнутый в противоположную сторону, как бы хочет сдвинуться, чтобы не мешать сентиментальной слезе катиться прямо в кружку с пивом.
– Да кто тебе там пишет все?
[23.33. Артём] )))) Доброй ночи.
– Все норм, я выключу сейчас телефон, уже все написали.
Реально изголодался парень по живому общению. Тараторил без умолку. Ну в итоге и я рассказал за свою жизнь, что было в его отсутствие, как я его понимаю про работу и как я сам из всего этого выпутался. Благо местечко выбрали тихое, можно было курить прямо за столом. И потому сигареты прикуривались одна об другую, пиво приносилось по первому зову, и мы совершенно забыли о времени.
Как же болит голова… Где я? С-суукаааа, Саня! ОПЯТЬ! Ненавижу тебя… Сколько-сколько времени? Яна… Где мой телефон?
7. В деревне летом, пристает…
В итоге, тогда в баре, ему пришлось вспомнить совсем древнюю историю с летних каникул. Были они тогда в рабочем летнем лагере при винограднике под Ростовом. Впрочем, почему пришлось, ему очень нравилось это вспоминать, шикарное время, веселое, беззаботное. Самый разгар лета. Жара, стрекочут кузнечики, между рядов виноградников, в тени от густой лозы отдыхают двенадцать горе-работников, они снова не выполнят норму по подвязыванию кустов. Четверо, осознав это, вовсе ушли до оросительного канала искупнуться. Остальным было крайне лениво поднять даже голову, не говоря уже о том, чтобы сходить за водой, бочка с которой стояла в самом начале ряда. Это была безмолвная игра, никто ее не придумывал, никто не оговаривал правила и не договаривался играть честно. Все ждали того, кто первый не выдержит и встанет, чтобы сунуть ему свои бутылки со словами: «Нам тоже захвати!» А работать еще часов шесть. И, как на зло, на небе ни облачка. И нет ветра.
Бригадир, этот особенный человек, знающий о виноградниках вообще все, но не умеющий это объяснить, был просто эпичным в своих высказываниях: «Вы ее берете и, того самое, к верху!», «По этовай ее на части, да и выбрасывай туда, как его там, постепенно», «Смотрите грозди совсем к земле, того самого, лежат, эту, как ее, бечевку в руки и этовайте ее. Поднимайте выше, да на два узла». Сначала вообще не могли понять, что он хочет, ему приходилось почти все показывать. А потом привыкли и даже переняли некоторые слова в шутку.
– Вы какого, мать вашу, этого самого тут совсем ничего… эээ, не делаете?!
Вот же, а они его ждали только через час-полтора. Ладно, дружно встают, начинают ползти к бочке напиться. Вот именно так люди без лишних разговоров могут сплотиться под гнетом одного врага. Та группа купающихся опасливо прячется в лесополосе, вот точно они давно заметили подъезжающий трактор и не предупредили, предатели.
– Я сам сейчас вам, как ее там, воды принесу, работайте уже до, того самого, вечера надо ряд пройти.
Враг – это, конечно, громко сказано, он им очень помогал и спускал с рук их проколы. Знал старик, как тяжело работать на солнце с похмелья. Поэтому утром ребят почти не трогал. Довозил до места в прицепе на тракторе. Этот прицеп обычно использовался в сенокос, да и дорога не для экскурсий была предназначена и очень смахивала на стиральную доску. Что удивительно: поднятая от трактора пыль словно жалела ребят и вздымалась уже далеко за прицепом. Но и стояла потом на дороге почти час, словно ожидая нового путника, что ж она, зря, что ли, встрепенулась? Вот и бригадир жалел их, как та пыль. Вываливал ребят в винограднике и оставлял как есть, правомерно считая, что само это путешествие им уже далось сильно с трудом.
Да, оно самое, похмелье! Куча молодых студентов на юге в винных виноградниках. После этого лагеря Тёма надолго перестал пить вино. Однако сейчас он ждал вечера, когда солнце спустится достаточно, чтобы изредка выглядывать за ними из-за деревьев. Тогда воздух уже перестает обжигать легкие при вдохе и уносить остатки влаги из организма на выдохе. Тогда уже не нужно обливаться потом и постоянно пить. Они сидели, кто на лавочке, кто на ступеньках возле своего барака. И рассказывали друг другу байки. Ждали, когда вернется тот неудачник, кому по жребию выпало бежать за стратегическим запасом пойла вглубь деревни к Бабе Любе.
Сегодня этим неудачником оказался он сам, хотя себя таковым не считал. Идти совсем недалеко, дорога хорошая, везде можно объедать фрукты с деревьев, и Баба Люба ему очень нравилась. Обменную тару он с собой прихватил. Еще две недели назад они все и подумать не могли бы, что будут пить какое-то домашнее вино, еще и из старых полторашек. Но, распробовав и сравнив с другими вариантами, пытливый юношеский коллективный разум выбрал именно Бабу Любу. Причем это удовольствие было очень дешево, если бы не сильное похмелье, ребята бы вовсе не просыхали.
Так, значит, короткие шорты и сланцы, гравий шуршит под ногами. Проходит мимо двора, красивый зеленый забор, собака лает. Старая шавка, боится даже собственной тени. Она сейчас изгаляется только потому, что знает – ворота закрыты и врагу к ней не подобраться. Хозяева сразу видно, что очень добрые. И дом у них красивый. Белый, с покатой крышей, резные рамы окон со ставнями. Так уже давным-давно не строят. На крыше гнездо. Явно пустое, но сам факт его существования поражал воображение. Тёме вдруг захотелось, чтобы крыша была не из черепицы, а из соломы. Тогда бы этот дом словно материализовался неожиданно из рассказов Гоголя.