Останется с тобою навсегда
Шрифт:
– Так что - барьер?
– Да. Выходит, так!
– И многие так считают?
– Те, кому это выгодно...
* * *
Нарзан просит повод, хлещет себя хвостом по крупу - слепни.
– Иди!
– ударил плеткой.
Он вздрогнул, пошел крупной рысью.
Не помню, как проскочил степь и оказался в лагере. Клименко увел потного коня.
– Не давай сразу воды!
– крикнул вслед.
– Та хиба ж я не знаю, товарищ подполковник?
– обиделся старик.
Я спустился в яр, где было прохладно и темно, уселся у тихого родничка.
Барьер?
Может быть, меня считают виновным и в гибели Петуханова? Кому-то, должно быть, невыгодно понимать, что финал петухановской жизни был предрешен накоплением бесчисленных обстоятельств, сложившихся еще до моего появления в полку. Ведь существовали в полку какие-то связи, которые я пресек, а кое-кому и на мозоль наступил. В сложных условиях жизни полка каждый проявлял себя в меру своего воспитания и нравственной высоты. Астахов, Платонов и другие сумели понять необходимость той трагической расплаты, которую понес полк. Некоторые не сумели. Или не захотели...
21
Не за горами контрольные стрельбы.
Покидаю уютную землянку за час до подъема, лежу на росистой траве, ловлю в прицеле мушку карабина. Поймал, затаил дыхание: огонь! Выстрел без раската - влажность воздуха съедает звук. И на этот раз "завалил мушку" не могу без напряжения дотянуться до спускового крючка. Тренирую раненое плечо: рука назад до отказа и вперед до пояса. Десять раз, двадцать... пятьдесят... Отдышался и снова: лежа заряжай!
А вот и полковой трубач: подъем! подъем! Заворошился лагерь, зачастили команды на всех лесных закуточках.
Из землянки выскочил Рыбаков в трусах, босой, энергичными движениями рук разминал полные плечи, прыгал то на одной ноге, то на другой. Увидев меня, остановился:
– Здравия желаю, Константин Николаевич.
– Здравствуй, Леонид Сергеевич.
– Как успехи?
– Он посмотрел на карабин.
– Помаленьку. А ты в какие края сегодня?
– В райком партии. Командир, они просят нас помочь в уборке урожая.
– Надо, конечно, помочь. Используй хозяйственные команды.
Наши отношения изменились с тех пор, когда командарм, ударив ладонью по столу, крикнул на Рыбакова: "Митинговал!" Здороваемся, перестав замечать, холодны или горячи наши руки. И, встретясь, оба спешим, спешим куда-то... Меня по-прежнему тянет к нему, чувствую: носим в себе боль, но каждый по-своему, и слить ее в одно нам что-то мешает.
Ходко идет Нарзан вдоль перезрелого пшеничного поля, балует - я только что напоил его ключевой водой, угостил кусочком сахара; мягкие розоватые губы осторожненько подобрали с ладони лакомство. Вдали сверкнули штыки это на марше батальон Чернова. За спиной - топот, оборачиваюсь: меня догоняет на коне дежурный по полку.
– Что случилось?
– К нам прибыл начальник политотдела армии полковник Линев. С майором Рыбаковым отбыл в подразделения.
В штабе полка - дремотный
– Гости у вас?
– Десять минут тому назад ушли к капитану Чернову.
Вошел помначштаба Карасев:
– Почта, товарищ подполковник.
Капитан из своей папки выуживает очередную бумажку: требуют десять сержантов с семилетним образованием в нормальную военную школу связи. Нормальную! До сих пор посылали на скоростные курсы, а теперь вот в нормальную, на трехлетнее обучение. Здорово!..
Отпустил штабиста. За окном на плетне сушатся хозяйкины горшки и горшочки, рыжий петух бочком-бочком обходит нахохлившуюся курицу.
Где же они? Может, на коня и вдогонку? Зачем? Понадоблюсь - найдут.
В землянке пообедал, послал Касима в лавку военторга за куревом и улегся с газетами. Должно быть, вздремнул. Вскочил, услышал голоса у порога. Первым вошел Линев:
– Ты смотри на него, Рыбаков, с нас сто потов льется, а он схоронился от начальства и газетки почитывает. Здравствуй" те, подполковник. Кваском угостите?
– Не угощу. После обеда крохи подбираем...
– Оно и видно. Что так нещедро кормите солдат?
– Паек тыловой.
– А инициатива? Лето красное! Фу, как у вас душно.
Мы вышли из землянки, Линев оглянулся, увидев на взгорке раскидистое дерево, размашисто зашагал к нему. Фигура у него плотная, кряжистая, можно сказать - строевая.
– Тут свежак, располагайтесь, хлопцы, и дышите поглубже.
– Он расстегнул китель и бросился на землю.
– Красота, а как полынью несет! У, смотрите.
– Потянулся рукой, сорвал пучок травы с желтыми цветочками. Знаете, что это такое? Чистотел. Чис-то-тел!
– Он сломал стебелек темно-рыжая капелька упала на его ладонь.
– Эликсир жизни! В старину братья славяне молились на него, и не зря. Ну, как живется, комполка?
– Нелегко, товарищ полковник.
– Вы командовали партизанской бригадой. Как жили со своим комиссаром?
– Дружно.
– И что же вас сближало?
– Многое, но прежде всего его личная храбрость.
– Весомо.
Рука Рыбакова заерзала по портупее вверх-вниз, вниз-вверх.
– Это он в меня прямой наводкой палит.
– Значит, конфликт на почве: комполка храбр, замполит недостаточно храбр, - Линев резко выбросил руку в мою сторону, потом в сторону Рыбакова.
– Если бы! Мы не можем найти с замполитом общего языка с того дня, когда в кабинете командарма выложили разные решения...
– Решали не вы, а Военный совет армии, - оборвал меня Линев.
– Что вам мешает сейчас?
– Я отвечу, - проговорил Рыбаков.
– Командир полка до сих пор не вписался в часть, хотя времени прошло вполне достаточно. Вот, к примеру, был он в батальоне капитана Чернова. С какой пользой? Собрал офицеров, поговорил с ними по душам, похвалил достойного, указал на ошибки того, кто их совершил? Ничего этого не было. Отхлестал, как мальчишку, опытного комбата и умчался аллюром. Тимаков даже не замечает, что политсостав полка порой вынужден выступать в роли пожарников - заливать холодной водой его огненные вспышки.