Останется с тобою навсегда

Вергасов Илья Захарович

Безразлично и неутомимо нес свои воды Дунай. В излучине подобрали трех артиллеристов, ухватившихся за бревно, медленно кружившееся в водовороте. Прислушивались, не раздастся ли крик о помощи, но вокруг чернела безмолвная вода...

Караван под командой начштаба шел на Видин. Я с врачом полка и его помощниками остался на песчаной косе. Распалили большой костер. Сушняк горел с треском, выбрасывая высокое пламя, а вокруг была огромная слепая ночь, поглотившая берега. Шумела вода, вдали перекликались голоса.

К

костру стягивались спасенные. Их высаживали из лодок румыны, болгары. Я снова всматривался в каждого солдата, Клименко среди них не было. Перевязывали раненых, сушили одежду. Насквозь промокшие солдаты жались к огню; вокруг костра становилось тесно: пришли даже те, кого вытащили из воды в далеком низовье.

Рассветало. Пламя сбилось, жарко пылали угли.

– Глядите!
– сказал рядом со мной солдат, показывая на восток.

Шли кони. Они шли одни. Вел их Нарзан. Не спеша перебирая копытами, приближались к костру, застыли метрах в трех от него, подняв головы.

Я подошел к Нарзану, он ткнул голову мне под руку. Гладя коня, тихо спросил:

– Ты где же потерял нашего друга? Где, где?..

Он поднял голову, негромко заржал...

Утро теплое, на деревьях - яркие краски осени. А на душе тягостно... Может, не только от пережитого на реке, но и оттого, что на тротуарах Видина - битое стекло, а в воздухе пороховая гарь.

Шагаю вдоль стен, увитых плющом, мимо молчаливых домов с окнами, перечеркнутыми бумажными полосками. Добрыми взглядами встречают меня болгары, машинально отвечаю на их приветствия. Иду к командующему, не знаю, зачем он меня срочно вызвал. Как он распорядится мной, чего я недосмотрел, что упустил?

Сухие листья каштанов шелестят под ногами. Аллея впереди длинная, и мне не хочется торопиться.

Кабинет командующего огромен и роскошен: в мраморе, с мозаичным паркетом, с большими хрустальными люстрами и огромным столом. За ним худощавая фигура генерала.

– Пришел?
– крикнул издалека.
– Сколько в Дунае оставил?

– Точных сведений не имею. Но предварительно...

– А должен иметь! Садись, Аника-воин!

Я сел. Генерал расстегнул китель, посмотрел в упор:

– Как со здоровьем?

– Нормально, товарищ командующий.

– Ягдт-команда, прорвавшаяся из Лубниц, сегодня на рассвете истребила штаб полка в дивизии Епифанова. Пойдешь в его соединение и будешь командовать полком.

Я поднялся:

– Есть принять полк! Разрешите подобрать в запасном полку офицеров.

– Бери, кого найдешь нужным, пусть еще повоюют... Кроме того, даю три маршевые роты.
– Он подошел ко мне и тоном, в котором были и горечь и доверительность, что не часто случается между подчиненными и генералом, сказал: - На фронте горячо, но нам нельзя топтаться на одном месте - нас ждет Белград!..

У меня трудно со временем.

И

в штабе армии спешат: из резерва прислали пожилого полковника, видно соскучившегося по горячему делу: сейчас же сдавай ему полк, и никаких отсрочек!.. Он прилип ко мне, куда я - туда и он. И смотрит во все глаза, и принюхивается. Вгляделся в офицеров, с которыми я собираюсь уходить на передний край, ахнул:

– Да вы что, батенька? С кем же я-то останусь? Уж обижайтесь не обижайтесь, а я бегу и звоню генералу Валовичу!

– Как вам будет угодно...

Ашот Богданович безоговорочно заявил, что судьба нас связала одной веревочкой. Он собирал маршевые роты. Знаю - не прогадает, солдат возьмет обстрелянных, тех, с кем мы добивали окруженную группировку в лесах Молдавии.

Меня особенно волновало, как отнесется к моей просьбе майор Шалагинов. За ним послал Касима. Жду... Не встряхнув чубом, как он это делал всегда, доложил о своем прибытии.

– Александр Федорович, ты мне нужен, очень!

– Кому прикажете сдать батальон?

* * *

Вера, как говорится, готова и на марш и на песню. Вещи наши сложены; в обнимку стоят в уголочке походные мешки.

– Куда это ты?

– Спрашиваешь... Скорее раздевайся да в таз залезай - вода готова. Вымою тебя, а то придется ли...
– Она энергично трет мне спину.
– Не в коня корм. Одни кости у мужика!

– Зато бицепсы, вот пощупай.

– Прямо-таки Поддубный!..

Вымытый, вычищенный лежу в постели с белыми простынями, слежу за Вериными хлопотами. Она много умеет, руки у нее ловкие, сноровистые. Но сердце мое не бьется так, как билось в том румынском городке, когда я спешил к светлым госпитальным палаткам...

– Верочка, иди ко мне, сядь рядом.

Она вздрогнула, подняла голову.

– Со мной тебе трудно?
– С неожиданно нахлынувшей нежностью я обнял ее.
– У нас все будет хорошо, накрепко, навсегда!

– Уж помалкивал бы.
– Глядя в сторону, заплакала.
– Ты совсем меня за дурочку принимаешь. Думаешь, ничего не знаю...

– Ты о чем, Верочка?

– О краснодарской. Думаешь, забыла?

– Зачем про это сейчас, зачем, скажи, пожалуйста?

– Мне семью свою сберечь надо. Через всю страну прошла - тебя искала!

Я гладил Верины волосы в крутых завитках.

– Не надо, Вера... Мы завтра идем в бой...

Она насторожилась:

– Хочешь избавиться от меня?

– Избавиться... Словечко-то нашла. Ты нужна нам - мне и дочери. У меня, кроме тебя, никого нет. И смотри правде в глаза: Наташку можем оставить круглой сиротой.

– Ты мне зубы не заговаривай Наташкой. Я знаю сама, где мне быть и какую дорогу топтать. Не поеду никуда. Не будет этого, не будет...

– Да пойми, жен на фронт не берут!