Останется с тобою навсегда
Шрифт:
– Не всегда. Но там действовали по правилу: увидел - ударил - убежал. Ищи ветра в лесной чащобе.
Мотяшкин еще какую-то секунду удерживал на мне свой взгляд, а потом плотно уселся на ящике из-под махорки и замолчал надолго.
Стали поступать данные: противник зашевелился на кладбище, тасует огневые точки. Час от часу не легче...
Навел перископ на высоту, сплошь покрытую соснами. Ночью вполне мог бы пробраться туда, тихо-тихо сосредоточить стрелковую роту, усиленную разведвзводами и автоматчиками. На рассвете - Шалагинов на штурм,
– Майор, переместите резерв поближе к Шалагинову, на кукурузное поле, - приказал начальнику штаба.
Он козырнул и покинул КП. Еще пять минут - и начнется... Майор Нияшин кого-то шепотом ругает по телефону. Вернулся Ашот:
– Ветер упал.
– Хорошо, будет завеса.
Наша артиллерия всколыхнула долину, окаймленную невысокими горами. Кладбище окутывалось дымом. Батареи ударили и с участка соседа справа. С металлическим воем летели светящиеся снаряды над стыком наших позиций с соседом слева. Огонь еще больше усилился - комок на сердце понемногу рассасывался. Все будет хорошо. После такого огня особенно не пикнешь!.. Приказал связаться с Шалагиновым.
– Ты меня слышишь?
– Так точно.
– Видишь, что делается на кладбище?.
– Рвануть бы сейчас, а?
– Следи за сигналом атаки.
До начала штурма семь минут. Кладбище в черном дыму. Нетерпение охватывает меня. Шесть минут, пять, четыре... А что, если?..
– Ракетницу!
Ашот встревоженно смотрит на меня, ничего не понимая.
– Штурмовать! Штурмовать!
– Я выхватил ракетницу из рук ординарца. Вместе со мной выбежали из КП Касим и телефонист с разматывающейся катушкой.
За три минуты до конца артиллерийского удара три мои красные ракеты одна за другой повисли в небе над батальоном Шалагинова: атака!
Через несколько секунд увидел перебежку. Отделение за отделением, развернувшись по фронту, за огневым валом, бежали бойцы по винограднику и залегали в кустарниках перед самым полем, откуда до кладбища оставался один лишь рывок.
– Молодцы, молодцы!
– кричал я.
Пушки смолкли все сразу. Телефонист протянул трубку:
– На проводе генерал.
Набрав побольше воздуху, возбужденно доложил:
– Хозяйство Шалагинова в кустарниках, у самого поля!
– Что-о? Кто позволил?
– Мы воспользовались артзавесой...
– Назад! Сейчас же! Ударят "катюши"! Назад!..
Я рванулся к батальону, но через три-четыре броска застыл на месте реактивные снаряды, полыхая, ложились на кладбище, на ровное поле. Они задели и кустарник - он вспыхнул, словно его облили бензином и тут же подожгли. Бежал вперед, падал, поднимался. Навстречу разрозненными группами откатывались солдаты. Столкнулся с Платоновым.
– Где комбат?
– Убили майора!
– Прими батальон!
Он молчал. Его взгляд был пустым.
– Выполняй приказ!
Наконец он узнал меня и понял, чего от него хочу.
Я искал Шалагинова.
Брел сквозь обуглившийся кустарник, петлял в нем, приваливался в ямы-воронки, в которых пахло толом и паленым, выбирался оттуда и снова к винограднику. На меже, что легла между ним и кустами, столкнулся с сержантом.
– Там.
– Он показал на развалины.
В тесном подвальчике под обгоревшим домиком лежали убитые. Чуть в стороне - комбат, покрытый плащ-палаткой. Я приподнял ее и сразу же опустил... Сел словно пришибленный, прислонился к почерневшему дверному косяку, Здесь и нашел меня связной от Ашота:
– Вас срочно требует генерал!
За высотой, западнее, ухала земля - там что-то или кого-то бомбили. Трофейная кобылица нервно вздрагивала, шарахалась в сторону от сухого шелеста кукурузы.
Я чувствовал себя бесконечно малой частицей чего-то огромного, непознанного и потому страшного. Не мог представить мертвого Шалагинова. Кто-то чужой там, под плащ-палаткой, а Саша здесь, рядом, со своим чубом, своим безбородым мальчишеским озорством...
Стеганул кобылицу плеткой, она взвилась на дыбы.
33
Стою как пень перед генералом. Тут же Мотяшкин и незнакомый подполковник, внимательно вглядывающийся в меня, Молчу, смотрю, как Епифанов сжимает в руке серебряный портсигар - пальцы побелели.
– Может, все-таки заговорите?
– Генерал поднялся, стукнув портсигаром по столу.
– Нечего сказать в оправдание? Контужен, что ли?
– Повернулся к незнакомому офицеру: - Приказ по дивизии сейчас же. Я отстраняю его от полка.
– Его поступок заслуживает военного трибунала, - подал голос Мотяшкин.
– Оставьте нас одних, - потребовал Епифанов и, когда те двое вышли, подтянул к себе карту.
– Подойдите, посмотрите сюда внимательно.
"Обход!" - догадался я, глядя на красную стрелку, огибающую с юга гору, на которую так жадно смотрел еще недавно.
– Запоминайте все, что скажу!..
Мне надо встретиться с местным жителем. Он проводит мою команду двести бойцов - через реку и железнодорожное полотно. Там, в тылу, в глухом лесу, к нам присоединится сербский партизанский батальон. Все силы я обязан скрытно сосредоточить перед поляной, за которой стоят пушки немцев, и ждать. Как только отстреляется наша артиллерия, а штурмовая авиация начнет дубасить западную окраину городка, мы - в атаку. И чтобы ни одной пушки врага, ни одного живого расчета!
Генерал, не поднимая головы, сказал:
– Идите! Посмейте сорвать операцию - штрафной не отделаетесь. Все!
Вышел в темную ночь, закурил. Тошнотворный дымок папиросы ударил в голову. Действовать, сейчас же действовать! Только не думать...
* * *
Лесник с прокуренными усами, в залатанном сивом зипуне, в черногорской феске с траурной каймой смотрел на меня по-детски ясными глазами.
– Иво Перович, - протянул руку, Ладонь жесткая, сухая, - Сам войник прве чете{2}.