Останки человеческого
Шрифт:
Кроме того, происходили странные вещи. К примеру, одна кошатница, жившая по той же лестнице, что и он, только площадкой ниже, полюбопытствовала однажды утром, кто это к нему приходил – смешной такой, явился поздно ночью и простоял несколько часов на лестнице, глядя на дверь его комнаты.
В другой раз, когда он вырвался из толпы, наводнившей одну оживленную улицу, и забился в дверной проем пустого магазинчика, зажигая сигарету, он увидел краем глаза чье-то отражение, расплывшееся на изъеденном чадом стекле. Спичка обожгла ему палец, он уронил ее, посмотрел вниз, а когда вновь поднял
Это было дурное, дурное чувство; и то, что его вызвало, было еще хуже.
Гэвин никогда не беседовал с Приториусом, хотя они порой кивали друг другу, повстречавшись на улице, и каждый лестно отзывался о другом в компании общих знакомых, так что можно было принять их за близких друзей. Приториус был чернокожим, лет где-то между сорока пятью и могилой – прославленный сутенер, утверждавший, что ведет свой род от Наполеона. Большую часть из последних десяти лет на него работала команда девушек и три-четыре мальчика, и дела у него шли хорошо. Когда Гэвин только начинал работать, ему настоятельно советовали просить Приториуса о покровительстве; но Гэвин всегда был слишком независим, чтобы обращаться за подобной помощью. В результате ни Приториус, ни его люди никогда особо не жаловали Гэвина. Тем не менее, когда он стал в бизнесе постоянной фигурой, никто не претендовал на его самостоятельность. Ходили слухи, будто Приториус даже признался, что жадность Гэвина вызывает в нем невольное восхищение.
Восхищение-то восхищением, но когда Приториус наконец нарушил обоюдное молчание и заговорил с Гэвином, небо тому показалось с овчинку.
– Эй ты, белый!
Дело уже шло к одиннадцати, и Гэвин направлялся из бара по Сент-Мартинс-лейн в клуб, который находился в Ковент-Гардене. Улица еще не уснула: среди тех, кто возвращался из театров и кино, встречались и потенциальные клиенты, но нынче ночью у него не было настроения. В кармане лежала сотня, заработанная накануне, которую он поленился положить в банк. Пока можно перекантоваться.
Первой мыслью, мелькнувшей в мозгу Гэвина, когда он увидел Приториуса и его лысых как колено отморозков, преградивших ему дорогу, было: «Им нужны мои деньги».
– Эй, белый!
Тогда он внимательно вгляделся в плоское лоснящееся лицо. Приториус не был уличным вором; никогда не был и становиться не собирался.
– Белый, ты мне нужен на пару слов.
Приториус извлек из кармана орех, покатав между пальцами, очистил от скорлупы и звонко раздавил ядро своими тяжелыми челюстями.
– Надеюсь, ты не против?
– Что тебе надо?
– Говорю же, перетереть кое-что. Не слишком большая просьба, а?
– Ну ладно. Говори, в чем дело?
– Не здесь.
Гэвин окинул взглядом Приториусовых подручных. Не то чтобы гориллы, это не в стиле чернокожих, но и не слабаки весом в девяносто восемь фунтов. В целом же такая компания большого доверия не вызывала.
– Спасибо, большое спасибо, но нет, – ответил Гэвин и направился, изо всех сил стараясь выдерживать ровный шаг, прочь от этого трио.
Однако сутенер и его молодчики пошли за ним. Он молил Бога, чтобы этого не случилось, но они пошли за ним. Приториус шел и говорил, обращаясь к его спине:
– Послушай.
– Неужели?
– Боюсь, что так. Говорят, ты напал на одного из моих мальчиков.
Гэвин отреагировал, лишь пройдя шесть шагов:
– Я этого не делал. Зря тратишь на меня время.
– Он узнал тебя, сукин сын! И ты его очень здорово отделал!
– Говорю же тебе: я ни при чем.
– Ты, между прочим, псих. Ты в курсе? Тебя нужно на Крен в клетку посадить! – Приториус повысил голос.
Чтобы не вляпаться в назревающую ссору, прохожие переходили на другую сторону улицы.
Не подумав, Гэвин свернул с Сент-Мартинс-лейн на Лонг-акр и тут же сообразил, что совершил тактическую ошибку. Толпа здесь заметно редела, и для того чтобы снова оказаться в людном месте, ему придется миновать длинные улицы района Ковент-Гарден. Нужно было повернуть направо, а не налево, тогда он вышел бы на Чаринг-Кросс-роуд. Там он оказался бы в относительной безопасности. Черт подери, вернуться он уже не мог: тогда он уперся бы прямо в своих преследователей. Оставалось лишь спокойно идти дальше (ни в коем случае не бежать: никогда не беги от бешеной собаки) и стараться удержать разговор в спокойном русле.
– Я из-за тебя кучу денег потерял, – раздался голос Приториуса.
– Не понимаю…
– Этот мальчик был одним из моих лучших агрегатов, а ты вывел его из строя… Уйма времени пройдет, прежде чем я снова смогу предложить кому-нибудь этого парня. Ты хоть понимаешь, что он напуган до чертиков?
– Послушай… я никому не причинил вреда.
– Какого дьявола ты мне лапшу на уши вешаешь, недоносок? Что я тебе такого сделал, чтоб ты со мной так обращался?
Приториус немного ускорил шаг и поравнялся с Гэвином, оставив своих подручных в двух шагах позади.
– Послушай, – прошептал он Гэвину, – такие ребятки часто вызывают соблазн, верно? Круто. Я все понимаю. Если мне поднесут на тарелке миленького мальчика, я и сам не буду воротить нос. Но ты его поранил, а когда ранят моих ребят, я и сам обливаюсь кровью.
– Подумай сам: если бы я и вправду это сделал, разве шастал бы ночью по улицам?
– Откуда мне знать, может, у тебя с мозгами проблемы? Дружище, ведь я не о паре синяков говорю. Тут речь о другом, ты ведь искупался в его крови. Подвесил его и изрезал с ног до головы, а потом подкинул его на хрен мне на порог в одних долбаных носках. Сечешь, белый, о чем я? Сечешь, а?
Когда Приториус принялся описывать якобы совершенные Гэвином злодеяния, в его голосе послышалась настоящая ярость, и Гэвин не знал, как его утихомирить. Он продолжал молча идти вперед.
– Малыш тебя боготворил, ты в курсе? Считал, что ты как настольная книга для любой задницы по вызову. Что, приятно?
– Не сказал бы.
– Тебе должно быть охрененно приятно, козел, ты понял? Это самое большее, на что ты потянешь!
– Спасибочки.
– Да, ты сделал карьеру. Жаль, что она обрывается. Гэвин похолодел; он надеялся, Приториус ограничится угрозами. Похоже, что нет. Они собираются причинить ему вред. Боже, они сделают ему больно, причем в наказание за что-то, чего он не совершал, о чем он даже понятия не имеет.