Останкинские истории (сборник)

Орлов Владимир Викторович

— Он мелок и слаб, — сказала Гликерия.

— Справедливо, — согласился Шеврикука. — И потому зачем мне быть теперь вблизи дамы, связанной дурной клятвой.

— Что ты городишь! — Разгневанная Дуняша подскочила к Шеврикуке. — Что он городит! Он верит в эту сплетню! В эту гадость!

— Отойди от него! — Гликерия была не рассержена, а зла. — И разреши ему нас покинуть!

— Поклон вам, — сказал Шеврикука. — Оставайтесь с туманностями Андромеды и ценностями спартанской Елены. Кстати, неплохие украшения были и у Клеопатры.

— Все у нас будет! — Обещание Гликерии вышло чуть ли не торжественным. — Подумаем и об украшениях Клеопатры!

Но сразу же в гостиной Гликерии исчез свет и произошло потрясение. Первая мгновенная мысль Шеврикуки была: всполошение сокрушило преграды, стены и потолочные перекрытия

и ворвалось в Апартаменты. Но тут же выяснилось: потрясение сейчас происходит не всеобщее, а частное. Свет вернулся, но посреди расширившегося до привычных своих пределов помещения дергалась и стонала исполинская серо-черная фигура. Вид она имела безобразный и лишь отчасти походила на фигуру человеческую. Твердых форм в ней как бы не было, а все состояло либо из газа, либо из странной жидкости. Можно было предположить, что голова (или нечто вроде головы) вторгшегося в гостиную Гликерии существа была укрыта капюшоном или маской. Вокруг тела его (тела ли?) колыхалась хламида или, по понятиям очередного столетия, плащ-палатка, опять же — из газа или из жидкости. Все в незваном фантоме словно бы плыло и переливалось, и все было неприятно. Гликерия с Дуняшей в отличие от Шеврикуки, похоже, поняли, кто он такой и зачем он возник. Но и они не ожидали его появления. Дуняша выглядела ошеломленно-напуганной, Гликерия вскочила с музыкального стула, с силой опустила крышку фортепьяно, скорее и не опустила, грохнула ею, будто желала устрашить гостя. Но не устрашила, а, напротив, вызвала раздражение или гнев. Тело его бугрилось, дергались его руки или то, что можно было назвать руками, и что-то тонкое, прямое возникало в них, способное уколоть, уязвить или даже погубить. Пришелец по-прежнему стонал, но теперь к стонам добавились клокотание и хрипы. И некие спазматические, булькающие звуки стали сопровождать его движение. А двигался он к Гликерии, руки его обрели костяные пальцы, вытянулись и были готовы вцепиться в шею или плечи Гликерии. Дуняша прижалась к стене. Гликерия выпрямилась и стояла будто согласная с погибелью, ни о чем не молила и ничем не возмущалась. Шеврикука ринулся на пришельца, но, столкнувшись с ним, попал не в жидкое и не в газовый столп, а ударился о твердое. Его отбросило к ломберному столику, Шеврикука схватил стоявший там подсвечник и подсвечником стал бить серо-черного, разъяренного и ревущего исполина. К удивлению Шеврикуки, враг его (а может, и не враг, но в те мгновения — враг) начал отступать, взвизгнул, издал истерический вопль и пропал. Шеврикука обернулся, взглянул на Гликерию, та без сомнения была напугана, руку с перстнем держала вскинутой, и золото Пэрстовой вещицы горело, а потом стало тускнеть…

— Он вернется! — закричала Дуняша. — Он вернется! Не уходи, Шеврикука! Он придет со шпагой!

— Ну и что? — сказал Шеврикука и поставил подсвечник на ломберный столик. — Ему положена шпага. А мне не положен и этот подсвечник.

— Вам, Шеврикука, положена кочерга, — сказала Гликерия.

— Да, — сказал Шеврикука. — Мне положена кочерга. И ухват. Но теперь я соглашусь быть у вас провод ником.

— Вот теперь, — сказала Гликерия, — ни о какой услуге мы просить у вас не будем.

— Гликерия Андреевна! — воскликнула Дуняша. — Лика!

— Как пожелаете, — сказал Шеврикука. — Найти меня вам будет не сложно.

25

Опять дрожание земли и глубинные гулы ощущал Шеврикука, но уход его из Дома Привидений вышел на странность беспрепятственным, не объявились даже Горя Бойс и бабка Староханова, а могли бы проявить интерес, некому было сдать сушеную воронью лапу, и Шеврикука оставил ее висеть в черном мороке.

Во дворе Землескреба Шеврикуку поджидал Пэрст-Капсула. Был он в ковбойской шляпе, камуфляжном костюме и полусапожках. «Донесения Радлугина», — прошептал Пэрст-Капсула, ничего не протянул Шеврикуке, но за пазухой у того, под джинсовой рубахой, образовались бумаги и стали Шеврикуку угнетать. «Хорошо, хорошо, — быстро и даже недовольно проговорил Шеврикука. — Потом, потом! Совершенно занят. Завтра». Пэрст-Капсула, похоже, расстроился. Он явно жаждал общения, а может, и о чем-то хотел попросить Шеврикуку.

— Ну что еще? — сказал Шеврикука.

— Я хотел бы иметь подругу, — смущаясь, сказал Пэрст-Капсула. — Вы позволите мне завести ее?

— Ты сам себе хозяин! — махнул рукой Шеврикука и помчался в квартиру Уткиных.

«А кругляш-то его, наверное, и впрямь непростой», — подумал Шеврикука, вспомнив, как горел перстень на пальце Гликерии, а потом потускнел.

Среди прочих донесений Радлугина было: «Плод квартиросъемщицы Легостаевой развивается нормально. Упомянутая Лег. по-прежнему утверждает, что понесла от Зевса».

И это донесение и иные бумаги Шеврикука отбросил.

Все чего-то хотят. Кто подругу. Кто младенца от Зевса. Кто Туманность. Кто Всемирную Свечу. Чего желает он, Шеврикука? Не нужна ли и ему теперь подруга? Или хотя бы Туманность? Но он и так в туманности. В тумане бытия.

Шеврикука отдышался и нечто придумал. Потом он снова взял бумаги, доставленные Пэрстом-Капсулой. Доброжелательный гражданин Радлугин делился своими наблюдениями над жизнью ответственного квартиросъемщика Дударева О. С. Этот Дударев был во многом хорош и терпим и скорее доброжелателен, нежели подл, хотя порой дребеденил, шумел и водил не постоянных женщин. Но Радлугина обеспокоили ни с того ни с сего возникшие отношения Дударева О. С. с какими-то неизвестными отродьями, по-видимому, агентами, согласившимися называть себя Отродьями. А так называемое Отродье Б. 8783 — 4. Б. Ш. (Фл. Ш.) в карточке с золотым тиснением недвусмысленно потребовало от Дударева О. С. установить связь с привидениями, якобы проживающими в здешней местности. Но привидений нет в природе, а в здешней местности и в Землескребе их тем более не может быть. А потому под привидениями надо иметь в виду какие-то невыявленные личности, скорее всего, потенциально опасные.

«Сегодня ты узришь привидение! — пообещал Радлугину Шеврикука. — Сегодня к тебе явится тень Фруктова!»

Он сейчас же был готов отправиться в квартиру Радлугиных. Обзавестись привидением в подъезде и немедленно входило теперь в его расчеты. Но он подумал, что визит Фруктова в светлую пору может и не вызвать у Радлугина необходимые впечатления. К тому же засомневался: а обернется ли он тенью Фруктова? Впрочем, опыт и умение у него были. Другое дело, стоило ли ему самому стать подобием Фруктова? Или же следовало лишь вызвать тень доведенного до погибели и ею управлять? Шеврикука колебался. Но потом решил исполнить обе вариации. Тема-то ему была ясна. Начинать можно было с управляемой тени. Ради достоверности, посчитал Шеврикука, создавать ее, пусть и бессловесную, надо было в квартире, где отчаявшийся Фруктов отказал себе в праве на существование. Нынче там проживал бакалейщик Куропятов, склонный к философическим восхождениям.

«А не подняться ли пока к Пэрсту-Капсуле?» — подумал Шеврикука. И поднялся.

— Это тебе знакомо? — спросил Шеврикука, протянув Пэрсту-Капсуле донесения Радлугина об интересе к Дудареву Отродьев с Башни.

— «Б. 8783 — 4. Б. Ш. (Фл. Ш.)», — прочитал Пэрст-Капсула. — Знакомо. Белый Шум. Один из них. Порядковый.

— Это что еще за шум?

— Случается в электронных устройствах… в эпизодах высших температур… включают в список конкурентов, ведущих борьбу за существование… простейшей моделью его могут служить песчаные или снежные лавины… Обвалы…

— Я в этом ничего не понимаю, — поморщился Шеврикука.

— Музыкой поставлен предел объяснению мира, — сказал ПэрстКапсула.

— При чем тут музыка! — воскликнул Шеврикука. — Меня интересует: Белый Шум, Б. Ш., хоть бы и порядковый, — это серьезно?

— Серьезно. Это очень серьезно.

— Ну ладно, — заключил Шеврикука, помолчав. — Примем к сведению. А что это ты вспомнил насчет музыки? И в связи с чем?

— Слова не мои, — сказал Пэрст-Капсула. — Я их повторил. Я слышал. Музыкой поставлен предел объяснению мира. И произносили это в связи именно с Белым Шумом.

— Музыкой поставлен предел объяснению мира? Или музыка — предельное объяснение мира?

— Может, и так, — сказал Пэрст-Капсула. — Люди что-то ищут. Полагают, что вот-вот подберутся к истине. Или уже подобрались. И тут — удивительный шум. Обвал шума. Лавина его. Далее музыки идти нельзя.

— Нельзя, значит, и не надо, — согласился Шеврикука. — Мы и не пойдем. А отчего этот Белый Шум, порядковый, попал в Отродья?

— Белые Шумы высокомерны. Человек и его устройства вызывают у них пренебрежение. Или презрение.