Остановиться, оглянуться…
Шрифт:
Утром я опять стал думать об очерке. Но меня не осенило. Я начал шататься по редакции и в отделе писем наткнулся на Таньку Мухину. Она сидела в пустой комнате и поклевывала машинку указательным пальцем левой руки. Я хотел выйти, но она обернулась.
Она спросила:
— Приехал, классик?
Я сказал:
— Ты что, левша?
— Порезалась, — она помахала желтым от йода пальцем. — Как съездил?
Я сказал, что нормально.
— Привез что–нибудь?
Если я скажу, что
— Там видно будет…
Она продолжала стучать — медленно, высматривая буквы. Потом спросила:
— Почитаешь очерк?
— Давай.
— Я еще не дописала, — сказала она. Потом, не отрывая глаз от машинки, проговорила: — А в гости меня пригласить ты не собираешься?
— Нет.
— Ну и черт с тобой.
Она выклевала на машинке целую строчку и уже совершенно будничным тоном сообщила:
— Между прочим, инженера я тоже послала к черту.
— За что?
— Такой оказался подонок… Представляешь — ему хочется уюта! Он будет решать свои технические проблемы, а я создавать уют. Вот анекдот! Я — и уют!
— И не работать?
— Работать… Только ездить поменьше. Чтобы была прочная советская семья… Этого мне еще не хватало — носки ему штопать.
Я поинтересовался:
— А кто ж еще будет этим заниматься?
— А наплевать мне кто, — возмущенно сказала она. — Для носков пусть заводит любовницу!.. Да и вообще ну их всех к черту… На, почитай.
Очерк был из колхозной жизни, но материалу рядовой, по прием найден любопытный.
— Вот только герой у тебя не шибко симпатичный, — сказал я.
Она прижала руки к груди:
— Гошка, ты пойми — ну что я могла сделать? Такой паскудный тип! Вот тебе одна деталь: нужно было старуху везти в больницу, так он не давал лошадь, пока ему пол–литра не поставили. Еле вытянула его на героя.
— А зачем тянула?
— Меня ж послали за очерком.
— А если бы послали за фельетоном?
Она посмотрела на меня и сказала с вызовом:
— Как миленького бы умыла.
— Выгодный принцип…
Она спросила:
— А что это такое?
— Молодец, — похвалил я.
Ничего не скажешь, в словах она ориентировалась быстро…
— Я журналистка, — сказала она и тут же поправилась: — Хочу быть журналисткой.
— Политикой не интересуешься?
— Не.
— И газет не читаешь?
— Только твои фельетоны, — съязвила она. — Хочу дожить до пенсии.
Я кивнул:
— Валяй живи.
На столе лежала подшивка. Я полистал ее, просматривая последние номера. Танька тронула меня за локоть. Я обернулся. Она довольно робко глядела на меня снизу вверх.
— Гошка, а как по стилю? — обеспокоенно спросила она.
Я пожал плечами:
— Вроде нормально. Нынче и дурак стилист… Впрочем, чувствуется, что врешь: соплей больше, чем фактов.
Она немного обиделась:
— Я читала черновик Вадиму Сергееву, он сказал — убеждает.
Я взял у нее очерк и стал разбирать подробно, фразу за фразой. На третьем абзаце она вырвала у меня листки и пошла к двери.
Я спросил:
— Надо думать, в другой раз ты будешь советоваться только с Вадимом Сергеевым?
Она зло посмотрела на меня:
— Ты что, рехнулся? Я же сказала тебе, что хочу стать журналисткой.
Уже в дверях она буркнула:
— Перепишу и принесу. Ладно?
Настроение у меня немного улучшилось. Подлая вещь человеческий характер: стоит испортить настроение другому…
Я сел за оставленную Танькой машинку и начал печатать в надежде, что дальше пойдет само. Естественно, у меня ничего не получилось. Парень был мне слишком дорог, а газетчику, как и хирургу, лучше не касаться близких…
Я проболтался без толку еще два дня и в конце концов сдался: написал на трех страничках злой и веселый фельетон обо всей этой кирбитской истории. Я обкатывал его до тех пор, пока фельетон не получился безукоризненным— маленький шедевр. Проблема была мелка (можно ли оскорблять ни в чем не повинного человека?), решение ее очевидно (ни в коем случае нельзя!), зато все слова стояли на месте, а фразы цеплялись друг за друга, как обезьяны хвостами. Когда не можешь написать по–настоящему, только и остается, что создать маленький шедевр…
Я и дальше пошел по пути наименьшего сопротивления: показал фельетон Генке. Он, естественно, пришел в восторг: нельзя было придраться ни к единой запятой.
Я понес фельетон в секретариат. В конце концов, свое конкретное дело он сделает — и на том спасибо…
В коридоре меня догнал Генка и сказал, что меня требует к телефону интимный женский голос. В интонациях он разбирался слабо — звонила Рита.
— Гоша? — спросила она.
Я сказал:
— Привет, старуха. Что нового на свете?
— Можно мне с тобой поговорить?
— Когда и где?
— Когда ты свободен, — сказала она.
— В шесть тебе удобно?
— Да.
— На углу у «Метрополя»? Она не поняла иронии:
— Хорошо.
Она пришла немного раньше и стояла точно на углу в своем хоть и легком, но строгом костюме со строгой черной сумочкой на правой руке. Пожалуй, она была красива, во всяком случае, ничего. Но мне трудно было представить человека, у которого она вызывала бы какие–нибудь эмоции, кроме самых пристойных… Впрочем, Юрка, когда женился на ней, наверное, думал иначе…