Остановка по желанию
Шрифт:
Я привёл тут сведения и о палачах, их суровой, роковой участи совсем не для того, чтобы позлорадствовать над ними, так жестоко расплескавшими мужицкую кровь по родной для меня Тамбовщине! Сухие факты говорят об общем трагизме времени, перемешавшем в кровавом кошмаре тысячи жизней и судеб людей, подчас не имеющих ни малейшего шанса избежать своей доли по обе стороны фронта.
Да что там – в какую точку российской карты ни нажми пальцем, из-под пальца брызнет пролитая тут русская и нерусская человеческая кровь!
Что мы вообще знали, тамбовские пацаны, тогда, в начале 50-х годов, обмирая от восторга на фильме «Котовский», с Николаем Мордвиновым в главной роли? Ничего мы не знали о том, как он, Котовский, рубил наградной шашкой «в капусту» наших земляков только за то, что они возмутились против голодной смерти своих детей и стариков! И были враз перекрещены из вчерашних крестьян, основной «пехоты революции» – в «бандитов». Эта практика – голословного шельмования противника опасным, страшным клеймом, резко меняющим в глазах толпы социальный статус гонимого, – успешно используется повсеместно и сегодня, словно бы вручая мандат на открытое насилие и избавляя от моральной ответственности перед жертвами.
Мы в подражание лихому комдиву обривали свои глупые головы наголо под него, «под Котовского»! Восхищались его весёлой дерзостью, ничего не ведая о том, какой бурной криминальной жизнью он отметился до революции и как легко вписался в «красную» эпоху, успев стать за восемь лет одной из самых знаменитых советских «икон»! К слову сказать, фильм о Котовском подгадали снять, как подозреваю, к 20-летнему юбилею Тамбовского восстания. И бабушка Шавловых была к этому времени совсем ещё даже не старушкой, а вполне себе крепкой женщиной, легко поднимающей на плечо коромысло с полными вёдрами колодезной водички.
Два слова о характере тамбовчан, проявившемся в период «антоновщины».
Несмотря на угрозу уничтожения арестованных заложников (включая детей) – за «преступное недоносительство», находились целые деревни, не выдавшие ни одного человека. И известны случаи полного уничтожения таких деревень огнём «красной» артиллерии. Свирепость расправы над восставшим крестьянством Тамбовщины – поражает и травмирует воображение!
И вот огромное мне видится поле, по которому бредут сквозь горестный туман – миллионы бывших людей. И жертвы касаются своих палачей, а палачи своих жертв плечами, и целые семьи, династии, знаменитые и простые роды, и даже поколения людей, уничтоженных друг другом в смуте и помешательстве гражданской ненависти, бредут сквозь этот вечный туман – вместе!
Нет безысходнее вражды, в которой народ уничтожает сам себя! Нет больнее боли, как не виновные ни в чём сироты, дети «врагов» и «победителей»!
Бабушка Шавловых знала многое, о чём глаголет история Антоновского восстания. А я не могу до сих пор разгадать загадку, которую они с фронтовой медсестрой тётей Шурой оставили мне, – незабвенный цвет их глаз, прозрачных и небесных, как выцветшая на солнце голубая косынка, и любовь, любовь, каким-то чудом выжившая в них, сполна познавших, что страшнее самого ужаса!
Где-то тут, в этой тайне великих женщин Шавловых – а имя им миллион! – и есть моя родина, которую люблю самой сердцевиной сердца! Она, родина моя, в этих стариках и старухах, прошедших через земной ад, а глядящих на тебя детскими глазами. Трогающих тёплой рукой и сующих в карманы яблоко или горсть семечек. В детях, бегающих по тем же тропинкам, что и я, в милосердии тишины поля, и леса, и реки на рассвете, словно всё это вместе молит Создателя о надежде. Всего лишь о надежде для детей Его, уже пришедших в этот мир.
С детства дразнило любопытство – почему город назвали: Тамбов. Одни уверяли, что какой-то водился тут разбойник по имени Бов. Другие, что город поначалу возвели на берегу реки Тамбов, но перенесли в иное место, а название оставили.
В любом случае хорошо, что старинное имя его (существует гипотеза, что происхождение гидронима Тамбов – дорусское) – не исчезло с карты в 1936 году.
Тогда, в 36-м, к трёхсотлетнему юбилею города, многие парторганизации вышли на горком ВКП(б) с ходатайством о переименовании Тамбова в Тухачевск. Надо полагать, в благодарность Тухачевскому за разгром Антоновского восстания.
Но бывают случаи, когда не знаешь, что и сказать! Дело в том, что к этому самому времени обострилась схватка между единомышленниками маршала Ворошилова и окружением маршала Тухачевского. Имя «победителя» в этой не военной операции истории хорошо известно. Ровно через год, в 1937-м, маршала Тухачевского – расстреляли.
А Тамбов остался Тамбовом, как ему и было на роду написано с 1636 года.
Солипсизм
Был у меня в раннем детстве короткий, но яркий эпизод философского помрачения ума. Настолько яркий, что запомнилось само начало помрачения, во всех сопровождающих его деталях.
Итак, наш палисадник, лето, жара, я стою за старой грушей, ствол которой похож на живую ногу слона – хорошо это помню, потому что накануне, в шапито на базарной площади, впервые разглядывал слона, пока он поднимал над красной тумбой эту свою ногу, кося доброжелательным, красивым глазом на дрессировщика. Груша наша у дома такая же шершавая, морщинистая, тёплая.
А вот выпрыгивает из парадного, как маленькая обезьянка Чичи, – моя соседка и ровесница Валька. Я вижу её из-за груши, а она меня нет. Валька вертит головой во все стороны, как воробей, но вертит без толку. То есть не видит меня, а я тут один и есть. Именно в данный момент я подумал: «А что, если я сейчас не буду на неё смотреть, и она, ЗНАЧИТ, тоже меня не увидит?!» И вдогон первой радостно заторопилась другая мысль: «Да если так оно и есть, то я ведь могу быть невидимкой! Да я тогда сам, один буду решать, кто меня видит, а кто нет!»
Что тут добавить? Тогда я испытал то же, что и Ньютон, когда получил яблоком по голове, или же Менделеев, подскочивший во сне от представшей его взору готовенькой таблицы химических элементов! Позднее – таблицы его имени. А в чём, извините, разница? Восторги познания у всякого похожи, по крайней мере поначалу.
Мне же оставалось лишь закрепить личное открытие опытным путём, то есть, не глядя на Вальку, выйти из-за груши и убедиться, что я невидимка.
Я вжал шею в плечи и вышел… В тот самый момент, когда в палисадник влетел будущий проректор Тамбовского пединститута Вова Окатов и крикнул своей «под Котовского» обритой головой: «Я с вами, ребя!»