Шрифт:
Баба Нюра почти всю послевоенную жизнь прожила в селе Прокофьево. Село это было когда-то большим и многолюдным. Был колхоз, а в нем клуб и магазин, до районного центра ходил автобус, отвозивший людей на работу, детишек по детским садам, школам. Прошло время строительства коммунизма и грянули жуткие девяностые. Тогда баба Нюра радовалась, что дочь Ирина и сын Алексей выросли, получили высшее образование и теперь могут устроиться в жизни. Пока дети ютились в
Жизнь вокруг менялась, и деревня менялась: колхоз разорился, и молодые семьи стали потихоньку перебираться в город, оставляя еще крепкие дома на милость природе. Клуб и магазин закрыли, забив окна досками, а некогда хорошая асфальтированная дорога длиной около километра, ведущая к шоссе, стала растрескиваться. Так в Прокофьево и остались только старики и еще две полных семьи, умудряющиеся выжить на подсобном хозяйстве. Все оставшиеся жители встречались обычно у магазина-фургончика, который приезжал раз в неделю. Поговорят немного и расходятся. Стоять долго – уж сил нет. Деревня умирала, а баба Нюра старела.
Потом наступили другие времена: в деревню повадились зажиточные люди, они выкупали землю за бесценок. И вот на месте развалюх стали появляться огромные особняки. Зрелище это было странное: стоит «дворец», а рядом – развалюха или покосившийся домик каких-нибудь стариков. Рядом с домом бабы Нюры, на месте сгнившей избы и болота, тоже вырос такой особняк. Сначала она обрадовалась такому соседству, потому что, наконец, было осушено болото – постоянный источник мух и комаров. Однако «добрый» сосед не только осушил болото, но и поднял уровень своего участка, и теперь лягушки уже квакали у бабы Нюры. Лихо поругавшись с хозяином «замка» Женькой, она хотела было подать на него в суд, но, поразмыслив, оставила все как есть. «Даже если я засужу его, истратив немало скопленных сбережений», – рассуждала баба Нюра, рассматривая отвесную стену особняка, нависающую над ее огородом,– «он не уберет свой дом и все останется как прежде». А сосед чуть ли не при каждой встрече, льстиво улыбаясь, предлагал бабе Нюре купить ее участок и дом. Разговор всегда начинался одинаково. Только баба Нюра собиралась выйти на улицу, как Женька, увидев ее в окно своего дома, выскакивал на улицу в спортивных штанах и майке.
– Здоров, баба Нюр, – залихватским громким голосом кричал он от своих ворот. – Как живешь?
Баба Нюра на приветствия его не откликалась, гордо поворачивалась к Женьке спиной, и вперевалочку, опираясь на простую, обтесанную ножом палку, шла по узенькой тропинке между акацией и своим покосившимся забором.
В это время Женька обычно шел в наступление, подскочив к ней с правого фланга.
– Баба Нюр, ведь старая ты, с огородом, как погляжу, не справляешься! Да и дом у тебя приходит в упадок. Продай ты мне его, а сама в город езжай, к детям.
На что баба Нюра, не останавливаясь, отвечала:
– Что ты привязался ко мне, ирод, разберусь я сама, как мне жить и с кем. А землю и дом я тебе не продам, так и знай! Понаехали тут – целыми днями дома сидят, на работу не ходят, чем зарабатывают? Грабежом?
– Баба Нюр, не грабежом, бизнес у меня, биз-нес! Сколько вам объяснять! Бестолку с вами говорить,– после этого Женька махал в сторону бабы Нюры рукой и отправлялся развалистой походкой в свои владения.
– На заднице ты горазд сидеть, – ворчала баба Нюра ему вслед, – и если наступят суровые времена, даже землю вспахать не сможешь, будешь семью газоном кормить. Запомни, земля кормит! Земля! И хоть сил у меня сейчас нет, если настанут тяжелые времена, я своим огородом себя прокормлю.
Так продолжалось несколько лет, пока обе стороны окончательно не потеряли желание общаться друг с другом.
Летом у бабы Нюры было интересное занятие: она поднималась с рассветом и, проходя полтора километра вдоль луга и небольшой рощицы, приходила на автобусную остановку на пересечении разбитой поселковой дороги и шоссе. Остановка была железобетонной, наглухо закрытой с трех сторон и кое-где на ней еще сохранилась мозаика. Сидя в тени остановки, на старой деревянной лавке, тянувшейся вдоль дальней стены, она наблюдала за проезжающими машинами. Машин по этой дороге ездило не так много и перед поворотом шоссе, около остановки, они сбавляли скорость, так что баба Нюра, сидя в своем укрытии, могла даже рассмотреть пассажиров. По одежде и лицу она пыталась догадаться, чем занимается человек, о чем думает.
Вот едет человек на «Жигулях», одет в робу, в руки въелась грязь, а на заднем сидении торчат какие-то палки.
Конец ознакомительного фрагмента.