Оставь страх за порогом
Шрифт:
Не зная о причине скверного настроения начальника, Сигизмунд Эрлих решил (и, как оказалось, был недалек от истины), что с фронта поступили неутешительные сведения. «Даже при отступлении я бы на его месте не распускал нервы, держал себя в рамках приличия. Где хваленая выдержка?»
– Вынужден повториться, чтобы сказанное дошло до каждого. Минули считанные дни, как мы взяли город под свой контроль, а большевики стали вести себя крайне дерзко. Под самым носом контрразведки смеют клеить листовки, призывающие к неповиновению, забастовкам. Что ждать спустя месяц? Открытого бунта, диверсий на орудийном заводе, в порту, поджогов,
Эрлих слушал и продолжал размышлять: «Напрасно паникует. Кроме прокламаций на заборах красные ничем себя не проявили. Начальник разошелся, вряд ли удастся остановить, впрочем, это и не нужно, пусть выпустит пар».
– Занимаетесь черт знает чем, только не выявлением большевистского подполья, агентов ЧК, которые оставлены при отступлении. Забили тюрьму швалью из числа карманников, шулеров, тогда как настоящие враги преспокойно гуляют у нас под носом, готовят удар в спину. – Секринский потряс прокламацией. – В подпольной деятельности враги съели собаку, получили богатую практику в предреволюционные годы. Лично я заработал язву желудка в поисках типографий, конспиративных квартир, мастерских по производству бомб.
«Весьма самокритичен, – отметил Эрлих. – Не боится признаться, что до переворота служил в охранке, поражений имел больше побед. Впрочем, ни к чему скрывать свое прошлое, всем нам оно известно, к тому же методы работы, речь с головой выдают жандарма».
Прибыв в Царицын, штабс-капитан побродил по улицам, площадям, которые впервые увидел в 1910 году, затем представился начальству, выслушал его напутственную речь, понял, что с Секринским нельзя вступать в спор, следует во всем соглашаться, а лучше помалкивать, иначе служба станет адом. Всего этого не осознал самый молодой сотрудник контрразведки поручик Грум-Гримайло, переживающий, что к девятнадцати годам не может отрастить усы с бородкой, которые скрывали бы возраст, не получил ни единой награды.
– Смею заметить, – волнуясь и поэтому заикаясь, начал поручик. – Именно на сегодня назначен обыск квартир ряда совслужащих. Надеемся, что операция пройдет успешно, сумеем…
Секринский не позволил закончить фразу:
– Не мелите чушь! Лишь полнейший глупец, круглый дурак надеется, что работники советских учреждений не покинули город с семьями, остались проживать по старым адресам. С вашими способностями служить не в сыске, а коновязом!
Лицо Грум-Гримайло покрылось пятнами, левая щека задергалась.
– Я попросил бы…
– Это я попрошу, нет, прикажу перестать быть наивным! Недооценка противника, как правило, приводит к поражению. Как профессионалу мне льстит, что имею дело с сильным, хитрым врагом – чем труднее борьба, тем дороже победа.
«Если вовремя не остановить полковника, разнос продлится целый день, – решил Эрлих. – Его хлебом не корми, дай продемонстрировать красноречие и собственную власть над теми, кто согласно субординации вынужден подчиняться, во всем безропотно соглашаться со старшим по званию».
Когда офицеры получили задания для немедленного их исполнения и покинули кабинет, Эрлих с удовольствием расстегнул на воротнике френча крючки и верхнюю пуговицу, вытер шею платком. Примеру штабс-капитана последовали и другие, за исключением по-детски надувшего губы Грум-Гримайло. Эрлиху стало жаль молодого человека.
– Учитесь любой нагоняй воспринимать спокойно. Кстати, как удалось раздобыть адреса совслужащих?
Грум-Гримайло хмуро объяснил:
– Все было элементарно просто. В облаве задержали некого Никифорова. У красных непродолжительное время служил в транспортной ЧК. Показалось странным, что не удрал. Приперли к стене, настращали, и признался, что оставлен с приказом содержать явочную квартиру, точнее, дом, ожидать прибытия из-за линии фронта курьера, предоставить ему крышу над головой, помочь с возвращением. Мелкая сошка, к тому же патологический трус.
– Единожды предавший – предаст еще. Я бы подобному не слишком доверял. Можно взглянуть?
– Пожалуйста.
Поручик привел в полуподвал, где у железной двери с ноги на ногу переминался казак. Грум-Гримайло не успел приказать открыть дверь камеры, как появился щеголеватый ротмистр в английских бриджах, до блеска начищенных сапогах, во френче, портупее, в фуражке с высокой тульей. Ротмистр небрежно козырнул, похлопал по голенищу стеком, огляделся, понял, что зашел не туда, и вернулся к лестнице.
– Кто такой? Одет с иголочки, как на картинке, точно сейчас вышел из первоклассного ателье мод. Надушен, как парижская кокотка, – с брезгливой гримасой отметил Эрлих.
– Синицын. Переводчик британской военной миссии, личный порученец полковника Холмэна. Типичный тыловик, не нюхал пороха, благодаря связям получил тепленькое местечко у союзников.
– Знакомы?
– Случай свел за карточной игрой. Хвастался, будто везет и в любви, и в игре, но продулся в пух и прах. Проиграй я такую сумму, тут же бы застрелился. Болтают, что получил весьма большое наследство, имеет счет в Швейцарском банке и посему сорит деньгами.
– С кем еще метали банк?
– С князем Джуриным, атаманом Калмыцких войск Тундуковым.
– Я бы с подобными шулерами играть не садился.
– Грех было не ободрать аристократишку, – поручик улыбнулся, придя снова в хорошее расположение. – Кичился знакомствами с членами императорской семьи, главами Временного правительства, генералом Юденичем.
Грум-Гримайло подал знак казаку, тот повернул ключ в замке и штабс-капитан перешагнул порог сводчатой комнаты с зарешеченным под потолком оконцем. Тотчас с лавки вскочил небольшого роста человек с оттопыренными ушами. Прижав к бокам вздрагивающие руки, подобострастно поклонился, демонстрируя глубочайшее почтение к офицерам.
– Это самое, желаю здравствовать!
Эрлих всмотрелся в бегающие глаза арестованного.
– Что известно о местопребывании командующего Особой группой Южного фронта Шорина? Отбыл в Астрахань, Саратов или остался в городе? Где предгубисполкома Литвиненко, предсовета Павин?
Перечислите подпольщиков, их адреса, особые приметы. Шевелите мозгами, если они у вас имеются!
Эрлих выстрелил слова с пулеметной очередью, сверху вниз взглянул на перепуганного насмерть Никифорова.