Остров Д. Метаморфоза
Шрифт:
На мою шутку никто не засмеялся. Слишком напряжены и понимают, что если я не вернусь, то мы все останемся в здании лаборатории навечно. Перед тем, как подсадить меня наверх, Мадан сильно поцеловал меня в губы. Так сильно, что я почувствовала языком солоноватый привкус крови и ссадину от удара о мои и его зубы.
– Мы выберемся, Бабочка. Обязательно выберемся отсюда.
Я так и не поняла, он имел в виду, это здание или весь остров. Только внутри стало больно. Как кипятком по всем старым ранам. Нашим с ним общим ранам. Прижалась щекой к его щеке, закрывая глаза и наслаждаясь этой близостью с ним. Как мало у нас было вот таких моментов, когда вместе и ни от кого не скрываясь, можно сказать, их и не было никогда.
– Обещаешь? – и так тоскливо сжимается сердце, словно сама
– Конечно, обещаю. Давай. Я держу тебя. Если что-то идет не так, дергай веревку.
***
Труба и в самом деле была очень узкой: когда я двигалась, стенки сжимали меня со всех сторон и жалобно скрипели. А мне казалось, что этот скрип разносится по всему помещению.
У меня никогда не было боязни замкнутых пространств, тем более, после тренировок у Джена. Но все же, наверное, у каждого есть свой предел, когда трезвый разум заменяет обыкновенный человеческий страх одиночества, давящих стен и понимания, что здесь ты беспомощен настолько, что даже руку поднять не можешь. Чувство паники нарастало откуда-то издалека, скреблось в затылок, кололо виски, щекотало вдоль позвоночника. Мне показалось, что это уже было.
***
«Я, ползущая по трубе…по другой трубе. От вони темнеет перед глазами, и я вижу, как разбегаются в разные стороны крысы. У меня от голода урчит в животе, сводит его спазмами безжалостной боли, но я не могу заставить себя есть гнилую еду из контейнера, в который выпала из трубы мусоропровода, а потом выбралась и поползла к свалке. Где-то наверху трещат вертолеты, и слышен лай собак. Я знаю, что меня ищут, и ползу среди гор картонных коробок и пластиковых бутылок, надеясь, что меня никогда не найдут. Мама говорила, что я должна бежать от людей в белых халатах. Бежать от таких, как она. Что это они во всем виноваты, и что они причинят мне зло, если найдут.
Тогда меня не нашли. Может, вонь от невывезенного из зараженного города мусора сбила собак со следа, а может, мне просто повезло. Я помню это ощущение ужасающего спокойствия, когда стихли голоса, шаги, грохот проезжающих по городу военных машин и вой сирен. Все стихло. Поисковые работы ночью не велись. Я спряталась в одном из картонных ящиков и попыталась уснуть. Меня разбудил этот звук «мммсссммм». Он раздавался где-то очень близко. Пробивался сквозь пелену сна и походил на шипение змеи, но не настоящей, а какой-то гигантской или мутировавшей твари, так как он вибрировал и менял тональность, заставляя сжиматься и дрожать от страха.
Я ведь не знала, кто его издает, но он был жутким. Не человеческим и даже не животным. Потусторонний звук. Как из самой Преисподней. Звук истинного зла. Оно, скорей всего, звучит именно так, когда ты понимаешь, что ничего подобного не слышал раньше. Именно так звучит сама смерть, и все внутри сжимается в тугой комок, становится нечем дышать от паники. Я беззвучно плакала от ужаса и старалась не дрожать, чтоб меня не услышали снаружи».
***
Лаз начал сужаться, и я почувствовала, как на лбу выступают бусинки пота и жмет плечи и бедра. Почему-то показалось, что веревка отвязалась, и я, кусая губы, завела руку за спину, нащупывая узел, – все на месте. Я должна добраться. Должна. Пусть у меня получится, иначе все мы здесь сдохнем. Зажмурилась и поползла быстрее, протискиваясь между узкими стенками под все тот же скрип, так напоминающий скрежет ИХ когтей.
***
«Вдруг в коробку залезла крыса, и я закрыла себе рот обеими руками, чтобы не закричать. Ведь там за стенами из картона ползает нечто пострашнее крыс, нечто шипящее и скребущее землю, словно когтями. Я смотрела на крысу, а она на меня, а потом маленькая тварь, попискивая, в ужасе попятилась обратно, словно испугалась меня. Раздался отвратительный визг и хруст, я зажмурилась, вжимая голову в плечи. Это нечто сожрало ее. Я слышу, как оно чавкает. Тяжело дыша, молюсь, чтобы меня не заметили, но раздается этот жуткий, леденящий кровь
***
Остановилась, тяжело дыша, пытаясь вытереть пот со лба о запястье. Впереди тьма и позади тьма, и фонарик у меня на голове мигает. Скоро погаснет. Ползу вперед, и мне кажется, что эта труба никогда не закончится, и, на самом деле, я не здесь, а там, на вонючей свалке среди проклятых метов, и мне уже оттуда не выбраться, ведь рано или поздно они меня сожрут.
***
«Неживые нагнулись надо мной и смотрят, склоняя головы то к одному плечу, то к другому. Я слышу, как трещат их шейные позвонки, и вижу, как неестественно скрюченные пальцы тянутся ко мне. Вблизи твари похожи на людей. Это и есть люди…но с ними произошло нечто ужасное, и они превратились в этих существ с землистым цветом кожи и светящимися глазами. Меты. Мертвые. Живые мертвые. Задохнулась, когда увидела среди них нашу соседку по коридору и ее дочь. Они тоже вели головами, принюхиваясь ко мне, и на четвереньках ползли на меня. Закрыла глаза, зажмурилась, всхлипывая и дрожа всем телом.
А потом услышала визг, резко открыла глаза, и тошнота рванула к горлу. Они схватили еще одну крысу и жадно грызли ее со всех сторон, растаскивая клыками на части. Они меня не тронули. Я не представляла для них никакого интереса. Их больше привлекали падальщики, спрятавшиеся под картонными коробками, как раз там, где я нашла себе убежище».
***
Еще несколько рывков вперед, прислушиваясь к гробовой тишине и стараясь вынырнуть из марева, которое окутывало с ног до головы, заставляя вспоминать то, что не вспоминала никогда. Только ощущение вернулось с такой силой, что я опять почувствовала себя маленькой девочкой, оказавшейся среди метов и умудрившейся прожить там около месяца.
***
«Хожу среди них, шатающихся по свалке, жрущих крыс, бездомных животных, и понимаю, что меня здесь никто не найдет, потому что для живых здесь нет места - это обитель смерти. И я не понимаю, почему все еще живая. Обрывками и вспышками в темноте вижу себя саму с зайцем в левой руке, бредущую между ящиков и пинающую пластиковые бутылки, которые катятся по земле и трещат, когда распрямляются после удара носком моих стертых туфель с бантиками. Я стараюсь не смотреть по сторонам. Только себе под ноги. Потому что не хочу видеть ИХ. Они меня не трогают, но мне так страшно, что кажется, даже волосы дрожат от этого ужаса, и он не проходит. Я с ним живу изо дня в день. Я не сплю по ночам, потому что боюсь, что во сне меня сожрут твари. Иногда прячусь как можно дальше чтобы забыться тревожной дремотой и просыпаться от каждого шороха.
Сворачиваю за очередную кучу мусора из игрушек и пластмассовых кукол. Их руки, ноги и головы валяются под ногами, и я смотрю на них с ощущением дикой пустоты внутри – когда-то ими играли такие же дети, как и я. Теперь они все мертвы или стали неживыми. Когда я умру, мой заяц будет точно так же выброшен на свалку.
А потом я увидела то, от чего на голове зашевелились волосы и в горле застрял дикий вопль вместе с невыносимой тошнотой, от которой потемнело перед глазами. Я увидела гору трупов. Не все становятся метами – все же не все. Потому что здесь они устроили для себя склад так называемой еды. Увидев, как меты копошатся в груде из человеческих тел, я осела на землю и потеряла сознание».