Остров для большой охоты

Соколов Владимир Н.

— Смешной? — поразился Кирилл Валерьянович, которому в жизни не приходило в голову смеяться над какими бы то ни было островами. — Сидите, сидите, конечно, — спохватился он. — Почему он смешной?

— Смешной и милый. Я в осадок выпала, когда увидела — как будто бы плывет куда-то шляпа пирожком, старая, молью побитая, одна оторочка осталась… А когда пролезли через камыши, оказалось, что он очень милый, уютный — я к нему моментально привыкла. Бывает так, знаете, как будто жила уже здесь. Со вчерашнего дня мы тут все облазили и еще больше привыкли, и я понимаю вашу привязанность. За камышами чувствуешь себя, как в крепости.

— Ну уж если вы так хорошо меня понимаете, объясните мужу, что придется вам

подыскать другую крепость — тут их полно.

— А Борис мне не муж, — легко сказала она.

— Ну, жениху.

— С чего вы взяли, что жених? Нет, этого я еще не решила.

Кирилл Валерьянович повернулся к ней с кружкой в руке и всмотрелся. Звездами все небо было выбелено, так что кое-что он разобрал — громадный бушлат, например, громоздящийся вокруг нее бесформенной глыбою, и то, что в бушлате помещается существо на самом деле тонкое и даже хрупкое. Тускло отсвечивали волосы, стриженные в патриархальный кружок, несколько ярче мерцали глаза в глубине темных впадин. Отчетливее же всего светилась сахарная полоска меж приоткрытых, очень пухлых губ.

— Так, — сказал он сурово. — А кто он вам, позвольте узнать?

— Пока просто друг. Мы отдыхаем вместе.

— Так…

Что еще сказать, он не придумал и потому хватанул горячущего чаю и страшно закашлялся. Гостья постучала его по спине кулачком:

— Что ж вы так неаккуратно, господи… Кстати, как вас зовут?

— Хи… Кхи… Кхирилл В…алерьянович!

— А меня — просто Даша. Можно без отчества.

— Да уж какое отчество… — утер он слезы. — Школу-то хоть кончила?

— И даже второй курс университета, — с достоинством отвечала она. — Сейчас на третьем. Так что лучше, пожалуй, нам оставаться на «вы».

— Ну да, извините. Родители-то знают, что ты… где, то есть, вы отдыхаете? И с кем?

— А почему вас интересуют проблемы моих родителей?

— Да так как-то… У самого такая же вот выросла, самостоятельная. Тоже на третий перешла.

— Допили чай? — Даша поднялась. — Давайте кружку.

— Огромное спасибо, — пробурчал Кирилл Валерьянович и принялся стаскивать сапог, поглядывая, как удаляется по склону ломтик света — то и дело заслонял его черепаший панцирь на тонких ножках.

Проснулся Кирилл Валерьянович затемно и так внезапно, словно кто-то толкнул его. «Зорька же, идол, зорьку чуть не проспал…»

Подробное одевание, умывание с бритьем, сбалансированный по калориям завтрак — это все осталось в городе. Из утренних процедур лишь одна была неизбежна. Занятый ею в отдаленных кустах, Кирилл Валерьянович позевывал, вздрагивал от пронзительной утренней свежести, поглядывал на небо с обильными звездами. Вернувшись к палатке, вытянул ружье с патронташем, фляжку и приготовленный с вечера мешочек с печеньем. Подпоясывался он с чувствами сложными — патронташ пришлось застегивать опять на следующую против прошлогодней дырочку, зато тяжесть тридцати шести зарядов оставалась все так же приятна, как в прошлые годы.

Стараясь не шуметь, миновал он чужую палатку: пускай поспят охотнички. А возле мостков зато присвистнул даже. Лодка его дремала в одиночестве, и это значило, что Борис опередил его. Кто раньше поднимается, тот занимает лучшие места на утином пролете — это ведь тоже из здешних правил.

Луна сияла над бухточкой бодро, словно бы только, в силу вошла, а между тем на востоке прокрашивалась густая лазурь, и небо в той стороне отделилось уже от тушью вычерченных камышей. Отпутав цепь от мостков, Кирилл Валерьянович перебрался в лодку, спросонья злостно зыбкую, и повел ее к едва синеющему проходу в стене.

Выбравшись на чистоводье, Кирилл Валерьянович сел, как положено, спиною вперед, вставил весла, как положено, в уключины и произвел несколько энергичных гребков. Другое дело! Кровь разбежалась по самым мелким капиллярам, голова

заработала ясно, даже слух со зрением будто включились на полную чувствительность. И он перестал грести. Как ни нужно было торопиться, а без этой минуты потеряли бы смысл и охота и многое остальное.

Вода за пластиковой скорлупою бортов скоро смолкла, но лодка продолжала скользить в тишине. Истекал тот особенный час, когда ночная жизнь отохотилась, отспасалась, а жизнь дневная еще досыпает по гнездам и норам, в отстоявшейся за ночь остекленелой воде. На небе проступил рыжий мазок одинокого облака, и на глади под ним засветился такой же, но погуще тоном, и этот нижний подернулся рябью от очнувшегося местного ветерка, а небесный разгорался зато все ярче, наливался оттенками и даже как будто бы массой. Тишину прошил еле слышимый шепоток осоки. Весло погрузилось и булькнуло, и этот звук, днем ничтожный, теперь прокатился между островами — но не отозвалось озеро, спало, цедило последние капли безопасного времени.

Кирилл Валерьянович тронул лодку, и островки закружились мимо, поворачиваясь лохматыми боками. Развиднялось, и возле некоторых из них на воде проявились утиные стайки — где пять, где восемь бестолково кланяющихся волне резиновых и деревянных чучел. Все лучшие засидки заняты. Покружив по плесам, Кирилл Валерьянович разогнал в одном месте лодку, чтобы с ходу пронзить камышовую щетку, а заодно пошуметь немного, конкурентов позлить. С хрустом лодка развалила во все стороны звонкие стебли и скрылась в них вся, и тут в производимом им усердно треске различил Кирилл Валерьянович какой-то посторонний треск и увидел слева всплывшую над метелками зобастую с простреленными крыльями тень. Ко-о, ко-о-о! — обругала его выпь, разбуженная раньше времени. Петух-то, мамочки… — просипел Кирилл Валерьянович и потянул к плечу ружье — а оно пустое… Ко-о! — презрительно сказала выпь, заслоняя облако. Кирилл Валерьянович выдохнул и вытер со лба испарину, и вспомнил коршуна, и сплюнул за борт. Что вытворяет эта страсть охотничья с благоразумными людьми…

Времени искать засидку не осталось, вот она, зорька, считай, началась. Минуты последние истекают. Веслом бы он проломил в заслоне вокруг несколько бойниц, чтобы обеспечить хоть какой обзор. В вышине уже слышался тугой посвист крыльев, но сколько ни вглядывался он, уток так и не видел. Темновато еще. Достал печенье, погрыз его, запивая из фляжки водой, но есть не хотелось. Хотелось стрелять.

И как-то внезапно вдруг рассвело. Вся гладь от него на восток залилась розовым лаком, и каждая на ней тростинка обозначилась сильно и твердо, как удар резца. Далеко за холмистыми островами раскатился первый выстрел, мягкий, словно хлопнули по ковру выбивалкой, за ним тукнул другой, уже ближе, и совсем недалеко кто-то ахнул на радостях дуплетом — понеслась утиная зорька! В поднебесье свистели один за другим стремительные косячки, крайние птицы то и дело перестраивались, прячась в середину, а по разливам катил за ними ружейный грохот, дробь за ними разливалась в воду полосой, возвращалась, так и не отведав птичьей крови — с каждым годом утка держится на пролете все выше, дроби ее не достать.

На салют Кирилл Валерьянович патронов не тратил. Охота впереди.

Он приготовился ждать долго, так что в первый момент не поверил глазам, заметив в мысочке неба между островами две точечки, мельтешащие рядом. Зажмурился, вперился снова — да, это утки, летящие быстро и низко.

— Сюда, хорошие мои, родненькие, заворачивайте сюда… — На всякий случай переломил ружье: из стволов уставились на него зрачки капсюлей.

Скользя по самым метелкам, утки спланировали прямо на просторный плес перед щеткой, как будто услышали его мольбу. Но скорее всего потому, что здесь не болтались дурацкие подсадные. Уточка села первой, за ней хлопнулся на воду селезень.