Остров фарисеев
Шрифт:
– Люди труда, черт бы их всех побрал, совсем не такие уж невежды...
А какой-то шотландский художник, с усмешкой слушавший его, очевидно, пытался доказать ложность этого утверждения, которое, по его мнению, относилось и к буржуазии. И хотя Шелтон был согласен с ирландцем!, он немного испугался его непомерной горячности. А рядом, под сенью пышной шевелюры какого-то сочинителя романсов, две американки беседовали о чувствах, которые пробуждают в них оперы Вагнера.
– Они рождают во мне какое-то странное состояние, - сказала та, что потоньше.
– Они божественны, - сказала та, что потолще.
– Не знаю, право, можно ли назвать божественными чисто плотские вожделения, - возразила та, что потоньше, заглядывая в глаза сочинителю романсов.
Вокруг стоял гул голосов, вились клубы табачного дыма, а Шелтона неотступно преследовало ощущение, что все здесь происходящее - не более как следование определенному ритуалу. Он оказался зажатым между каким-то голландцем и прусским поэтом, но, не понимая ни того, ни другого, придал лицу возможно более умное выражение и стал раздумывать о том, что для человека свободной профессии, видимо, столь же обязательна оригинальность мнений, как для обычных людей отсутствие таковых. Он невольно спрашивал себя: а что, если все они зависят друг от друга в такой же мере, как обитатели Кенсингтона? Что, если они, подобно паровозам, совсем не смогут двигаться без этой возможности выпускать пар? Да и вообще, что от них останется, когда весь пар выйдет? Только что кончил играть скрипач, и в группе гостей, рядом с которой стоял Шелтон, тотчас заговорили об этике. Честолюбивые мечты витали в воздухе, словно стаи голодных призраков. И Шелтон вдруг понял, что мысли хороши только тогда, когда их не высказывают вслух.
Снова заиграл скрипач.
– Пребожственно!
– вдруг воскликнул по-английски прусский поэт, как только умолкла скрипка.
– Kolossal! Aber, wie ist er grossartig! {Великолепно! И как это мастерски исполнено! (нем.).}
– Вы читали эту книжонку Бизома?
– раздался чей-то пронзительный голос позади Шелтона.
– Ох, дорогой мой! Мерзость невообразимая. Его повесить мало!
– Кошмарный человек, - еще более пронзительно продолжал все тот же голос.
– Его может вылечить только извержение вулкана.
Шелтон в смятении оглянулся, чтобы посмотреть, от кого исходят подобные высказывания. Он увидел двух литераторов, беседующих о третьем.
– C'est un grand naif, vous savez {Это, видите ли, страшно наивный человек (франц.).}, - произнес второй собеседник.
– О таких людях вообще не стоит говорить, - отрезал первый; его маленькие глазки горели зеленым огнем, а выражение лица было такое, словно его вечно что-то грызет.
И Шелтон, хотя и не был литератором, при виде этих глазок сразу понял, с каким наслаждением были произнесены слова: "О таких людях вообще не стоит говорить".
– Бедный Бизом! Вы знаете, что сказал Молтер...
Шелтон отвернулся, словно подошел слишком близко к человеку, от волос которого пахнет помадой; оглядев комнату, он нахмурился. За исключением его двоюродной сестры, он был здесь, как видно, единственным англичанином. Тут были американцы, евреи, ирландцы, итальянцы, немцы, шотландцы и русские. Шелтон вовсе не относился к ним с презрением только потому, что они иностранцы, - просто бог и климат сделали его немножко не таким, как они.
Но тут, как это часто бывает, его вывод был опровергнут: его представили англичанину - майору (фамилии он не разобрал) с гладко прилизанными волосами и белокурыми усиками, с красивыми глазами и в красивейшем мундире. Майору, казалось, было немного не по себе в этом обществе. Он сразу понравился Шелтону, - отчасти потому, что тот и сам чувствовал себя здесь неважно, а отчасти потому, что военный с такой ласковой улыбкой смотрел на свою жену. И не успел Шелтон вымолвить "здравствуйте", как уже оказался вовлеченным в спор о целесообразности империи.
– Пусть так, - говорил Шелтон, - но меня возмущает ханжеское утверждение, будто мы облагодетельствовали весь мир нашими методами насаждения так называемой цивилизации.
Майор задумчиво посмотрел на него.
– А вы уверены, что это лишь ханжеское утверждение?
Шелтон понял, что его довод находится под ударом. Ведь если мы и в самом деле так думаем, разве это ханжество? Но тем не менее он спросил:
– По какому праву мы считаем себя - незначительную часть населения земного шара - образцом для всех народов мира? Если это не ханжество, то чистейшая глупость.
– Но глупость-то, как видно, неплохая, коль скоро благодаря ей мы стали такой нацией, - ответил майор, не вынимая рук из карманов, а лишь движением головы подчеркивая искренность и правильность своих суждений.
Шелтон был ошеломлен. Кругом стоял несмолкаемый гул голосов; до него донеслись слова улыбающегося пророка: "Альтруизм, альтруизм!", - и что-то в его тоне словно говорило: "Надеюсь, я произвожу хорошее впечатление!"
Шелтон посмотрел на точеную голову майора, на его ясные глаза с расходящимися от них еле заметными морщинками, на традиционные усы и позавидовал твердости убеждений, скрытых под этим безупречным пробором.
– Я бы предпочел, чтобы мы были прежде всего людьми, а уж потом англичанами, - пробормотал Шелтон.
– По-моему, эти наши убеждения - своего рода иллюзии, разделяемые всей нацией, а я терпеть не могу иллюзий.
– Ну, если на то пошло, - заявил майор, - весь мир живет иллюзиями. Возьмите историю, и вы увидите, как на всем своем протяжении она только и делала, что создавала иллюзии, не так ли?
Этого Шелтон не мог отрицать.
– В таком случае, - продолжал майор (который был явно человеком высокообразованным), - коль скоро вы признаете, что движение, труд, прогресс и все прочее существуют, собственно для того, чтобы создавать эти иллюзии, что они... м-м-м... так сказать, являются... м-м-м... продуктом! непрерывного совершенствования нашего мира (эти слова он произнес очень быстро, словно стыдился их), так почему же вы хотите их уничтожить?
На минуту Шелтон задумался, потом решительно скрестил руки на груди и ответил:
– Да, конечно, прошлое сделало нас такими, какие мы есть, и его нельзя уничтожить, но что вы скажете о будущем? Не пора ли впустить к нам струю свежего воздуха? Соборы великолепны, и всякий любит запах ладана, но если столетиями не проветривать помещение, можно себе представить, какая там будет атмосфера.
Майор улыбнулся.
– Следуя вашим же собственным утверждениям, - сказал он, - вы лишь создали бы себе новые иллюзии.
– Да, - подтвердил Шелтон, - но они по крайней мере соответствовали бы потребностям настоящего.
Зрачки у майора сузились: он явно считал, что разговор становится банальным.
– Не понимаю, какой смысл всячески принижать себя, - сказал он.
Шелтон подумал, что его могут счесть фантазером, но все же сказал:
– Нужно полагаться на свой разум; я, например, никогда не могу заставить себя поверить в то, во что я не верю.
Минутой позже, крепко пожав руку Шелтона, майор простился с ним, и Шелтон долго следил, как он, пропуская жену вперед, пробирался к выходу.