Остров фарисеев
Шрифт:
– Нисколько!
– оказал он.
– Ого! Я так и думал! Тысяча шестьсот девяностый год. Самый расцвет этого мастерства!
– Он провел пальцем по краю циферблата.
– Великолепная линия - ровная, словно она только сейчас высечена. Вы, видимо, не очень интересуетесь подобными вещами.
– И на лице эстета вновь появилась прежняя маска, говорившая, что он привык к равнодушию вандалов.
Они двинулись дальше, к огородам); Шелтон по-прежнему старательно обыскивал глазами каждый тенистый уголок. Ему хотелось сказать: "Я очень тороплюсь", - и помчаться дальше, но в эстете было что-то такое, что оскорбляло чувства Шелтона и в то же время исключало всякую возможность проявить их. "Чувства?!
– казалось, говорил этот человек.
– Прекрасно. Но нужно что-то еще, кроме этого. Почему бы не заняться резьбой по дереву?.. Чувства! Я родился в Англии и учился в Кембридже..."
– Вы здесь надолго?
– спросил он Шелтона.
– Я завтра уезжаю к Хэлидому. Очевидно, мы там с вами не встретимся? Славный малый, этот Хэлидом! У него превосходная коллекция гравюр!
– Да, я остаюсь здесь, - сказал Шелтон.
– А-а!
– протянул эстет.
– Прелестные люди эти Деннанты!
Чувствуя, что медленно заливается краской, Шелтон отвернулся и, сорвав ягодку крыжовника, пробормотал:
– Да.
– Особенно старшая дочь: никакого сумасбродства и в помине нет! По-моему, она на редкость приятная девушка.
Шелтон выслушал эту похвалу своей невесте с чувством, очень далеким от удовольствия, как будто слова эстета осветили Антонию с какой-то совсем новой стороны. Он поспешно буркнул:
– Вам, вероятно, известно, что мы помолвлены?
– В самом деле?
– воскликнул эстет, вновь окидывая Шелтона веселым, ясным, но непроницаемым взглядом.
– В самом деле? Я не знал. Поздравляю!
Казалось, он хотел этим сказать: "Вы человек со вкусом: по-моему, эта девушка способна украсить почти любую гостиную".
– Благодарю, - сказал Шелтон.
– А вот и она. Извините, пожалуйста. Мне нужно поговорить с ней.
ГЛАВА XXIV
В РАЮ
Антония стояла на солнце, у старой кирпичной ограды, среди гвоздик, маков и васильков, и тихо напевала какую-то песенку. Шелтон проследил глазами за эстетом, пока тот не скрылся из виду, и стал украдкой смотреть на Антонию - как она нагибалась к цветам, вдыхала их аромат, перебирала их, выбрасывая увядшие, и по очереди прижимала к лицу, не переставая напевать все ту же нежную мелодию.
Еще два-три месяца, и исчезнут все преграды, отделяющие его от этой загадочной юной Евы; она станет частью его, а он - ее; он будет знать все ее мысли, а она - все его мысли. Они станут единым целым; и люди будут думать и говорить о них как о едином целом, - и для этого нужно только вместе простоять полчаса в церкви, обменяться кольцами и расписаться в толстой книге.
Солнце золотило волосы Антонии - она была без шляпы, - румянило ее щеки, придавало чувственную негу очертаниям ее тела; напоенная солнцем и теплом, она, подобно цветам, и пчелам, солнечным лучам и летнему воздуху, казалась сотканной из света, движения и красок.
Внезапно она обернулась и увидела Шелтона.
– А, Дик!
– воскликнула она.
– Дайте мне ваш носовой платок завернуть цветы. Вот спасибо!
Ее ясные глаза, голубые, как цветы в ее руках, были прозрачны и холодны, точно лед, зато улыбка излучала все дурманящее тепло, скопившееся в этом уголке сада и пропитавшее ее существо. Глядя на ее зарумянившиеся от солнца щеки, на ее пальчики, перебирающие стебли цветов, на белые, как жемчуг, зубы и пышные волосы, Шелтон совсем потерял голову. У него подкашивались ноги.
– Наконец-то я нашел вас!
– сказал он. Откинув назад голову, она крикнула "Ловите!" и, взмахнув обеими руками, бросила ему цветы.
Под этим теплым, душистым дождем Шелтон упал на колени и стал собирать из цветов букет, то и дело нюхая гвоздики, чтобы скрыть бушевавшие в груди чувства.
Антония продолжала рвать цветы; набрав целую охапку, она бросала их Шелтону, осыпая ими его шляпу, спину, плечи, а потом принималась рвать дальше и улыбалась улыбкой бесенка, словно сознавая, какие муки причиняет своей жертве. И Шелтон был уверен, что она в самом деле сознает это.
– Вы не устали?
– спросила она.
– Надо нарвать еще целую уйму. Для всех спален, целых четырнадцать букетов. Я просто не понимаю, как люди могут жить без цветов! А вы?
И, низко нагнувшись над самой его головой, она зарылась лицом в гвоздики.
Шелтон, не поднимая глаз от лежавших перед ним сорванных цветов, с усилием ответил:
– Мне кажется, я мог бы обойтись и без них.
– Бедный, бедный Дик!
Антония отошла на несколько шагов. Солнце освещало ее точеный профиль и ложилось золотыми бликами на грудь.
– Бедный Дик! Досталось вам?
Набрав целую охапку резеды, она снова подошла к нему так близко, что коснулась его плеча, но Шелтон не поднял головы; с бурно бьющимся сердцем, еле переводя дыхание, он продолжал разбирать цветы. Резеда дождем посыпалась ему на шею; цветы, пролетая мимо его лица, овевали его своим ароматом.
– Эти можно не разбирать, - сказала она.
Что это? Неужели кокетство? Он украдкой взглянул на нее, но она уже снова отошла к клумбам и, нагибаясь, нюхала цветы.
– Мне кажется, я только мешаю вам, - пробурчал Шелтон.
– Я лучше уйду!
Антония рассмеялась.
– Мне так нравится, когда вы стоите на коленях; у вас очень забавный вид!
– И она бросила ему ярко-красную гвоздику.
– Хорошо пахнет, правда?
– Слишком хорошо!.. Ох, Антония! Зачем вы это делаете?
– Что делаю?
– Разве вы не понимаете, что вы делаете?
– Как что? Собираю цветы!
И она снова побежала к клумбам, нагнулась и стала нюхать распустившиеся бутоны.