Остров гуннов
Шрифт:
Здесь на полках книжных лавок лезут прямо в глаза произведения представителей элиты – «нобилей»: политиков, куртуазных дам, создателей мод, рестораторов. Непонятные произведения ученых-книжников, которые пытаются отвечать на глубинные вопросы бытия, не имеют спроса, их кратко пересказывают в зрелищах для кучки интересующихся. Таких авторов отсылают в глухие места провинции ловить рыбу, или в котельные, где они в промежутках между забрасыванием в печь местного серого уголька могут думать о «духовной доблести».
Обычно знания здесь черпают из «живых картинок» – зрелищ и «позоров», из огромного рынка слухов, откуда берут то, что нравится.
Оказывается, и здесь ускоряется время, и уже не хватает его ни на что. Поэтому продвинутая интеллектуальная элита задумывается, не исчезнет ли у населения глубина постижения мира, и что тогда будет.
Савел привел меня к терему с уходящими ввысь готическими стенами к сияющему светом куполу.
Внутри помещения, озаряемого таинственным светом цветных окон-«роз», за большим пиршественным столом сидели «нобили» в черных бархатных шапочках на головах, расшитых золотом одеяниях с орнаментом кусающих и пожирающих один другого фантастических зверей, и куртуазные дамы со сложным сооружением волос на голове, в пышных платьях с фижмами. Сбоку, на галерке, тоже сидела куча народу за длинным столом. Видимо, средний класс.
Стол был заставлен громоздкой посудой из золота, серебра и белого нефрита – скифскими и римскими изделиями, какие я видел в музее, найденными в раскопках.
– Вот, – представил меня Савел. – Пришелец из неведомой земли. Имеет оригинальный взгляд на все.
Представители элиты с удивлением уставились на «пришельца». Я, в неловкости из-за простого халата и коротких штанов, подаренных монахами, разглядывал диковинную креативную часть населения с опасением Марко Поло, заброшенного в монгольско-китайское ханство Хубилая.
С балконов грянули, свешиваясь вниз, длинные трубы музыкантов. Прислуга, выстраиваясь в очередь с чашами над головами, юрко разносила еду на стол.
Подавали оковалки мяса и рыбу, зажаренную в горячем песке, вино (его пьют богатые), мед, а также специи – символ статуса заведения. Я попробовал рыбу – свежайшую, какую, вспомнил, ел на сейнере, только что выловленную и пожаренную на жаровне.
Чисто выбритый красавец в модном халате с декоративным «звериным» орнаментом – когтистыми лапами, клювами и зловещими оскалами, с золотой шейной гривной и браслетом на руке, вкусил вина в бокале чувственно шевелящимися губами, и спросил меня:
– Какое блюдо вам нравится?
Они разговаривают в основном по-русски, низшие слои пользуются русским и смесью языков, оставшихся от древних гуннов.
– Жареная картошка, – бухнул я. Тот воззрился в недоумении.
– Адский плод?
Сидящие за столом насторожились. Я ощутил какое-то отчуждение. Ах, да, они еще не знают картофеля, завезенного от гиксосов, посчитали его чем-то скверным, поев верхних шариков-плодов.
– Наша пища в основном такая же, – поспешно добавил я. – Только больше уклон на технологию сохранения скоропортящихся продуктов, в вакуумной упаковке.
Это их не особенно интересовало. Им было трудно вообразить что-либо иное, чем вековые обычаи соления, хранения в холодных подвалах и закупоренных глиняных кувшинах.
– Расскажешь о ваших рецептах?
– Если вспомню.
Красавец любил изобретать новые кулинарные рецепты, даже создал свою марку вина. У нас заподозрили бы в нем либерала, выглядящего бессмертно успешным, как будто в него внедрили чипы нанотехнологий.
Наконец, он нарушил нашу идиллию:
– Вот ты утверждаешь, что мы сидим в пещере, не догадываясь, что можно выйти на волю. Что это такое? Я доволен своим положением, и в тревоге, как бы нас не сожрали гиксосы, и я прав. Думать о том, что не нужно человеку? Мы никогда не вырвемся из пределов человеческого кругозора.
Я тоже был в тревоге за себя.
– Как раз кругозор вашего Острова меня удивляет.
– Да, наш кругозор уходит до представимого мира – горизонта бесконечного океана вокруг нас. Как у древних греков, которые жили на своих островах в круге бессмертия. Наверно, все относительно, есть другие представления. Может, поведаешь?
Оказывается, здесь не считают философию никчемной. Видимо в разных ответвлениях живого в космосе идут какие-то одинаковые, хотя и не равномерные, процессы.
– Постмодернистский релятивизм? – неожиданно вспомнил я термин (видимо, так же набит информацией, как он). – Как это он забрел к вам?
– Пост… что, что? – не понял красавец.
– Когда философы не знают, где истина, и это считается нормой.
Сидящий рядом с ним бизнесмен (здесь их называют «купец») – крепыш со щетиной на круглом лице и бегающими глазами, удивился.
– Е, че, имеете норму – стоять раком?
Я напрягся.
– Имею в виду слепоту разума, не умеющего выскочить из предрассудков.
У меня странная память – вырывает из небытия куски общего смысла идей и событий, но не помнит подробностей моей жизни. Я забылся и стал рассказывать, что вспомнил, о разнообразии идей в моем мире, постмодернизме, допускающем бесконечное число истин, и о нанофилософии, объясняющей нанонауку – манипуляции материалами на атомном или молекулярном уровне и создание искусственной материи. Конструируется новый человек с помощью чипов и нейроудлинителей, встроенных в мозг и тело, он делается добрым, наделяется сверхвозможностями. Наши люди – из других уровней жизни, их души дружески светят из нездешних корней. Человечество достигает подлинного нано-Эдема.
– Что такое чипы? – удивился «либерал».
– Протезы в мозгу и теле, повышающие эффективность человека.
– Это как искусственная челюсть? – потрогал он свои гниловатые зубы. – Не противно постоянно ощущать в себе посторонние предметы?
Бизнесмен-купец перестал обсасывать рыбий хребет.
– И создаете оружие за убийство?
– Да, есть нано-оружие.
«Либерал» скептически улыбнулся.
– Так и вы недалеко от нас ушли!
– Еще приходится защищаться.
Я сам сомневался, чем это может у нас кончиться. Облегчит ли конструирование человека его жизнь или убьет его личность?