Остров гуннов
Шрифт:
Офис представлял собой длинный коридор, по бокам его за стеклянными перегородками сгибались за столиками сослуживцы. Почему-то подумалось: их держало и радовало отличие от древних гуннов, не имевших постоянного обиталища.
Там трудились астрологи и календаристы, занимавшиеся предсказаниями по звездам, парадам планет, гадатели, которые толковали знамения, давали рекомендации «счастливых» и «несчастливых» дней, как избежать ритуальных загрязнений, болезней и порчи, даже гадали на кофейной гуще.
Они повиновались мановениям их своеобразной интуиции и уверенно выкладывали
Только сосредоточение всех в одной цели, правда, сомнительной, восстанавливало целостность мироздания. Это была целостность монотонности дела, за которым смутно чувствовалось сакральное – карьера и деньги, произошедшие из поклонения древних амулетам.
Но когда общее дневное сосредоточение оканчивалось, они мгновенно разлетались. Подлинными и свободными они были только в своих уродливых жилищах: забывали об обязанностях, дружбе, товариществе и прочих бессмысленных вещах. Смотрели на яблони в своих садиках, радуясь, что все тут свое, и ревниво следили, чтобы сосед не оттяпал ни сантиметра их владений. Это была настоящая свобода, выше которой ничего нет.
У меня оказалась особенность, которой не было у сослуживцев: чувствовал, что дело не идет, и это заставляло меня тянуть его до воплощения в приемлемую форму, да еще тащить сослуживцев. Добросовестность – не из усилия, а неумения делать плохо и неряшливо. Такое же чувство испытывал я и ко всей их стране, явно ребячливой в своем постоянном внимании к потреблению и зависти к власти.
Это сразу заметили. Облысевший шеф, настоящий профессионал, то есть постоянно озабоченный клерк в налокотниках, целиком погруженный в серую бездну мелких деталей дела, которые он скрупулезно сравнивал с действующими нормативами и безошибочно делал выводы, внушавшие робость даже специалистов. Кроме этого маленького торжества, он не имел других радостей, другой любви, что могла бы вытащить его из этой ямы. Он всегда хотел сбагрить на другого часть своей ноши, и назначил меня своим помощником.
Я избегал обострения споров, навязываемых Савелом, набившимся в мои приятели, об их системе, прогнозах конца света, потому что не верил, что я изменю что-то своими предсказаниями.
Савел обычно задирал меня:
– Где твое благоговение перед жизнью, творящей добро? Где разрушающее зло? Это миф, такой же, как вечный мрак не только после нашей смерти, но и в конце света.
– У нас знают смысл, чувствуют что живут полной жизнью. И у вас он должен быть.
Он едва сдерживал смех.
– Наш род живет, как живется, растит детей, добивается благ. Мы сидим по нашим углам, наслаждаемся своим уютным гнездышком, потаскивая в него что-либо модное, и точно знаем, что другие так же замкнуты в своих гнездышках, и не придут на помощь, если лишимся этого уюта. Потому и порвем за него. Наш девиз: живи, пока не помрешь. В этом наша национальная идея. Так будет вечно. Другой нет.
– Я говорю о смысле для всех, а не для отдельной ячейки. Люди живут без руля и без ветрил, когда нет цели, достойной существования на земле.
– Мир бесцелен. Ты рассказывал, что когда-нибудь погаснут звезды, погибнет вселенная. Глубина и тонкость души, о которой ты говоришь, явление мимолетное. Она исчезает в быте, где в основном чувства толстые, когда обыватель тупо убежден в чем-то сугубо практичном. Да, у неотесанных это постоянное состояние, и только иногда промелькнет вдохновение. Когда покажут денежку.
– Убежденность обозначает застой. В мозгу не вырабатываются новые связи. Застой в развитии – это устаревшая правда. Только взгляд в неведомое прочищает мозги.
– Но бывает, что убежденность опережает сегодняшний день.
– У знающих истину с рождения, как ты, совсем нет одиночества. Они в вате оптимизма, в которой исчезают все чувства.
– Ты говоришь, как наша куртуазная красавица – лицо любовных «позоров», призывающая к новым чувствам.
Он был уверен, что одержал верх.
Первое время у меня были психологические проблемы. Испытывал страшные неудобства: надо было спать на лежаке, без простыней, укрываясь тяжелой дерюгой, которая жестко тыкалась в нос, мыться из кувшина, садиться на горшок или на навозные кучи в коровнике, или выбегать в сад. Жить в полутьме колеблющейся свечи, в добродушной грубости окружающих. Вообразил, что забываю мой язык, повадки интеллигентного человека. Кем я стану? Но это неизмеримо лучше, чем одиночество погасшей, но еще светившей звезды, кем себя ощутил, приставши к острову.
Вскоре освоился с примитивной жизнью. Правда, улетучивались привычки цивилизованного человека, хотя регулярно делал зарядку и брил лицо, к удивлению гуннов.
Сослуживцы уже привыкли к пришельцу, хотя мои высказывания казались им необычными.
Я испугался, ощутив, как засасывает тесная раковина скованных представлений средневековья, не знающего о прорыве грядущих столетий.
Обычно с возрастом перестаешь открываться, на всякий случай, то ли из пришедшей целомудренной скупости существования, то ли опасаясь непонимания или кулаков насилия. Стал подлаживаться под насельников какого-то Острова, чтобы не быть «белой вороной», даже ощутил общее желание отнять земли гиксосов.
Каким стало мое мироощущение? Смотрю в окно на длинный серый дом с рядами темных одинаково узких окон, как будто за ними одинаковые камеры с униженными страдальцами в цепях, и возникает странное подавленное состояние.
Перестал видеть золотую бухту детства, хотя еще бегал на причал Острова, надеясь на что-то, оглушенный равнодушным грохотом кранов. С ужасом обнаружил, что новизна диковинного острова стала проходить, теряю интерес к странной чужой среде, к привычным общественным тусовкам, куда меня звал Савел, и только ирония и желание посмеяться делали их привлекательными. Я смирился в ритуале, и не хотел выделяться. Время для меня остановилось. Идеал общества гуннов.