Остров Ифалук
Шрифт:
Таким образом, нам никогда не удавалось глубоко вникнуть в психологию ифалукцев. Мы, как говорится, плавали по поверхности. Мне кажется, что в действительности как мы, так и они видели именно то, что хотели увидеть. Я даже часто подозревал, что ифалукцы, будучи народом тонко чувствующим, поступали именно так, как, ио их мнению, они должны были себя вести в нашем представлении. Итак, мы снова вернулись к бесконечно притягательной теме человеческих отношений — коренному единству человеческой природы и бесконечному разнообразию человеческого поведения. Незачем и говорить, что эта проблема часто служила темой наших затяжных дискуссий.
На всем острове лишь один человек явно не соответствовал сложившемуся у нас представлению об
Говорили, что он швырял камнями в людей и что когда-то угрожал своей жене. Спиро, наблюдая за Тарофом в 1947 году, пришел к выводу, что он взбунтовался против на первый взгляд малозаметного, но проникающего во все стороны жизни господства вождей. Возможно, что внешнее спокойствие ифалукцев, миролюбие и простота их характера давались им не так уж легко, но мы не могли сказать, чего это им стоило.
Безмятежное очарование жизни на Ифалуке, конечно, захватило и нас. Мне помнится, как однажды вечером в конце лета мы пригласили «на чашку чая» группу женщин, и тогда я особенно сильно ощутил всю силу обаяния островитян. Фактически вечер был посвящен записи песен, но мне он запомнился как званый чай, хотя как раз чая-то на нем и не было.
Тед привез с собой диктофон, точнее говоря, портативный заводной аппарат, рассчитанный на любителей диктовать свои заметки непосредственно в полевых условиях. Это был жалкий представитель прескверного типа аппаратов для записи голоса, однако другого у нас не было.
Тед умудрялся вести более легкую и спокойную жизнь, чем остальные, упорно утверждая, что ничего не смыслит в технике. Во всяком случае так я объясняю его поведение. Но чем бы это ни объяснялось, он оказывался беспомощным перед любым техническим приспособлением. В конце концов всегда кто-нибудь другой устанавливал или запускал аппарат вместо Теда. Так получилось и с диктофоном; ому хотелось воспользоваться им, но у него ничего не получилось. Короче говоря, на мою долю выпали обязанности звукооператора (само собой понятно, что очень низкое качество записи объясняется только несовершенством самого аппарата!).
В тот вечер Тед пригласил несколько мужчин и женщин, чье пение он хотел записать. Весь день лил дождь, поэтому мы расположились по-приятельски в кухонной части Фан Напа.
Тед попросил женщин спеть несколько любовных песен. В таких случаях мужчинам по местным правилам приличия полагалось удалиться, чтобы не слышать пения. Так они и сделали и больше уже не вернулись. Таким образом получился «девичник», если не брать в расчет меня и Теда (но нас на Ифалуке, надо думать, и не считали за мужчин). Я время от времени заводил аппарат, поворачивая раз десять заводную ручку. Это не занимало много времени, но позволяло гостьям понять, что же именно мы записываем. Когда одна женщина кончала петь, я просто поднимал микрофон и спрашивал: «Кто следующий?». Кто-нибудь из них выходил вперед и продолжал концерт. Им даже пришла в голову мысль вначале коротко объяснять, что они будут исполнять. Во всяком случае мне так кажется, потому что, прежде чем петь, каждая что-то говорила в микрофон.
Через некоторое время двухсотфутовая лента кончилась, однако дамы не выказывали ни малейшего желания идти домой. Мне стало неловко: примерно так же я чувствовал себя, когда дамы из Комитета помощи заставили меня пообещать выступить с лекцией о южноамериканских садах. Однако на сей раз мне было совершенно ясно, что лекцией тут не отделаешься. Может быть, организовать угощение? Сначала это казалось невозможным, но я вдруг вспомнил, что у нас есть куча банок с печеньем, которое мы захватили, учитывая неудержимую страсть Боба Рофена к сладкому. К чему ему столько печенья?!
Я изложил свою идею Теду и Дону, которые все это время скрывались по соседству. Печенье было пущено по кругу и уничтожено с очевидным удовольствием. Одна уже немолодая особа явно испытывала затруднения в связи с отсутствием зубов (что она не преминула тут и<е нам продемонстрировать). Однако она вышла из положения, ломая печенье на мелкие кусочки.
Пока женщины лакомились печеньем, они все время что-то мне говорили. Я улыбался им, старался выглядеть веселым, однако очень скоро понял, что они чего-то просят, глядя на меня и повторяя: «пипи, пипи». Это означало картинки, то есть привезенные нами фотографии жен и детей. По-моему, все на острове уже по нескольку раз видели эти фотоснимки, но, очевидно, им доставляло огромное удовольствие разглядывать их и обсуждать предполагаемые достоинства и недостатки наших близких.
На этот раз, однако, все получилось немного по-другому: женщины начали петь, обращаясь к фотографиям. Наверное, это была песня, подобная тем, которые поются в разлуке с близким другом, родственником или любимым человеком. Что-нибудь вроде: «Ах, если бы ты был со мною». Они спели песню каждой фотографии отдельно и пошли но домам, рассыпаясь в благодарностях. Вечер записи песен прошел успешно. Мы завязали прочные связи с местными дамами, разумеется, на строго братской или сыновней основе.
Мое пребывание на острове подходило к концу. Меня ожидали лекции, заседания комитетов, галстуки, ботинки, решения, конференции выпускников и студентов — словом, все ужасные атрибуты так называемого цивилизованного мира. Почему нельзя совместить все это с удовольствием? Сохранить медицину, искусство, науку, но избавиться от зимы вместе с теплой одеждой. Я выкинул из головы все эти мысли; у меня была еще целая неделя впереди, и я решил жить настоящим.
По расписанию нас должны были взять на борт 12 сентября. Днем 4 сентября, когда мы разбирали образцы, собранные утром, над островом пронесся крик: «Корабль!» Меня охватила паника. Они обманули нас и приехали раньше времени. Я с трудом заставил себя выйти на берег, чтобы узнать, что же это за корабль.
Это был эсминец, совершающий обычный объезд островов. Дон, у которого еще было впереди два месяца, мог позволить себе спокойно относиться к происходящему; он отправился с Яни в маленьком каноэ на корабль. Там их вдоволь угостили мороженым, молоком, пирожными и тому подобными деликатесами. Наконец они вернулись с грузом отсыревших сигарет и размокших журналов, так как на обратном пути их дважды захлестнуло шквалом.
Приход корабля был убедительным напоминанием о неизбежном отъезде с Ифалука, но, помню, во мне все же теплилась слабая надежда, что мир, может быть, забудет нас. Однако всерьез на это рассчитывать не приходилось, поэтому Тед и я старались устранить все недоделки в нашей работе. Мы просмотрели материалы переписи, хозяйство за хозяйством, вместе с Томом и вождями еще раз проверили паши записи об использовании различных растений. Тед продолжал упаковку своих этнографических образцов — тесел, моделей каноэ, всевозможных плетений и тому подобного. Я лихорадочно пытался собрать коллекцию насекомых; помимо того, мы с Доном делали все возможное, чтобы завершить нашу работу о ящерицах. Эти ящерицы без особого труда обводили пас вокруг пальца, и только позднее, уже после моего отъезда, ифалукские малыши наловили их по древнему ребячьему способу.