Остров, или Христиан и его товарищи

Байрон Джордж Гордон

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

I

Приятны Тубонайские напевы. [10] За риф коралла сходит солнце. Девы Заводят хоры легких вечерниц: — «Уйдем под сень, где сладкий щокот птиц! Чу, горлица воркует из дубровы! То не богов ли из Болотру [11] зовы?.. Нарвем цветов с прославленных могил: Они пышней, где воин опочил. И сядем в сумерках: сквозь ветви туй Лиются тихо чары лунных струй… Живых ветвей таинственные шумы — Печальные взлелеют нежно думы. Потом на мыс взбежим — следить валы, Дробимые о гордые скалы! Отпрянувши, столбами пены белой Они взлетают в воздух потемнелый. Прекрасный бой! Счастливая судьба — Глядеть в тиши, как их стремит борьба!.. И море любит заводей разливы, Где месяц гладит космы влажной гривы».

10

Приятны Тубонайские напевы… — В трех начальных строфах Байрон привел в своем переводе текст песни жителей острова Тонга, данной в прозаическом переводе в книге Маринера. «Впрочем, — отметил Байрон

в примечании, Тубонай не принадлежит к группе именно этих островов: это был один из островов, послуживших для Христиана и его, товарищей убежищем. Я внес изменения и дополнения, но стремился по возможности придерживаться подлинника».

11

Болотру (у Байрона — Болоту) — согласно местным легендам, остров блаженных, где обитают боги и души жрецов, вождей и других почитаемых лиц.

II

«Цветов нарвем на гробовых порогах И пир зачнем, как духи в их чертогах! Потом — утонем в резвости прибоя! Потом — от игр стихийных грудь покоя, Возляжем, блеща влажными телами, На мягкий мох, умащены маслами; Венки свивая из цветов могильных, Венчался загробным даром сильных!.. Ночь пала… Вызывает Муа нас! [12] Бой колотушек звучен в тихий час! Уж факелы чертят багряный круг; Уж ярость пляски топчет светлый луг. Туда, туда! Вспомянем времена, Как пировала наша сторона, Пред тем что Фиджи в раковину зов Военный протрубил — и из челнов Встал враг!.. С тех пор он цвет наш юный косит; Глухая нива плевелы приносит; Отвыкли мы знать в жизни только радость Любовных ласк да лунной ласки сладость… Пусть!.. Палицу нас враг учил взвивать И в чистом поле стрелы рассевать. Своих посевов жатву он пожнет! Нам пир — всю ночь; война — чуть день блеснет!.. Кружися, пляска! Лейся в кубки, кава! [13] Кому заутра смерть, заутра — слава! В наряде летнем в путь мы выйдем смело, Оденем чресла тканью таппы белой; [14] Увьем чела живой весной веселий, А шеи — радугами ожерелий… Как перси, посмуглев под их пыланьем, Вздымаются воинственным желаньем!»

12

Вызывает Муа нас! — Муа — наиболее крупное поселение на острове.

13

Лейся в кубки, кава! — Кава — хмельной напиток из корней и стеблей одной из разновидностей перечного дерева.

14

…тканью таппы белой… — Таппа — нетканая материя, изготовляемая из полос коры бумажной шелковицы, расплющенных деревянными колотушками до прозрачности и эластичности тканой материи.

III

«И пляска кончилась. Но не летите, Подруги, прочь — и радости продлите! На бой заутра Муа кличет нас: Вы нам отдайте полный этот час! Долин Лику младые чаровницы, Рассыпьте нам цветов своих кошницы! Ваш лик прекрасен! Ваших уст дыханье Нас опьяняет, как благоуханье, Что с луговых нагорий Маталоко Над морем стелет теплый ветр далеко!.. И нас Лику чарует и зовет… Но тише, сердце! Нам, с зарей, — в поход!..»

IV

Звучала так гармония веков, Пока злой ветер белых чужаков К тем диким не примчал. И одиноки — Они творили зло: душе пороки Прирождены. Вдвойне порочны мы Грехами просвещения и тьмы; И сочетает наше лицедейство — Лик Авеля и Каина злодейство… И Старый ниже пал, чем Новый Свет; И Новый — стар… Но все ж на свете нет Двоих таких, как два Свободы сына, Колумбией взращенных исполина. [15] Там Чимборасо [16] водит окрест взор: Рабовладенья всюду смыт позор.

15

…два Свободы сына, // Колумбией взращенных исполина. — Байрон говорит здесь о героях освободительного движения в Южной Америке Симоне Боливаре (1783–1830) и Хосе Сан-Мартине (1778–1850).

16

Чимборасо — высочайшая горная вершина в Эквадоре.

V

Так пелись славы стародавних дней И длили память доблестных теней, И подвигов заветные преданья В их вещие слагались чарованья. Неверью вымысл — песенная быль; Но оживает урн могильных пыль Тобой, Гармония!.. Игрою струнной Блеск отчих дел затмить — приходит юный К певцу-Кентавру ученик-Ахилл. [17] Ах! Каждый гимн, что отрок выводил, С прибоем слитый иль ручьем журчливым, Иль в долах эхом множимый пугливым, — Вечней в сердцах отзывчивых звенит, Чем все, что столпный рассказал гранит. Песнь — вся душа; вникает мысль, одна, В иероглифах темных письмена. Докучен длинной летописи лепет. Песнь — почка чувства: песнь — сердечный трепет!.. Просты те песни были: песнь — простым!.. Но вверясь их внушениям святым, В челнах отважных выплыли норманны… Оне — всех стран, — коль враг не внес в те страны Гражданственности яд. [18] И что поэм Искусных блеск, когда он сердцу нем?

17

…приходит юный // К певцу-Кентавру ученик-Ахилл. — По древнегреческому мифу, героя Троянской войны Ахилла воспитывал кентавр Хирон, обучавший его и искусствам.

18

…коль враг не внес в те страны // Гражданственности яд. — У Байрона: «страны, в которые не вторгся враг или чужая „цивилизация“».

VI

Тонула нега песен простодушных В роскошной тишине глубин воздушных. Уж умиряло солнце, диск клоня, Пир пламенный тропического дня; И мир покоился, благоухая… Чу, тронул ветер, пальмы колыхая, Крылом беззвучным сонную волну, — И в жаждущей пещеры глубину Она плеснула… Там, близ милой девы, Чьи сладкие лились в тиши напевы, Сидел влюбленный юноша; и страсть Горела в них, — тот яд, чья губит власть Неискушенные сердца верней И раздувает из живых огней Костер, где им, как мученикам, радость Пылать, и смерть — последней неги сладость… И их экстазы — смерть! Всех жизни чар Божественней сей неземной пожар; И все надежд потусторонних сны Любви пыланьем вечным внушены.

VII

Уж расцвела, меж дикими цветами, Дикарка женщиной, хотя летами Была дитя, по наших стран счисленью, Где рано зреть дано — лишь преступленью. Дитя земли младенческой, мила Красой невинно-знойной и смугла, Как ночь в звездах или вертеп заветный, Мерцающий рудою самоцветной. Ее глаза — язык. Она повита Очарованием, как Афродита, Перл моря, — к чьим ногам несет волна Эротов рой. Как приближенье сна, Что разымает негой, — сладострастна. Но вся — движенье. Брызнуть своевластно Кровь солнечная хочет из ланит И в шее, темной, как орех, сквозит: Так рдеют в сумерках зыбей кораллы И манят водолаза тенью алой. Дитя морей полуденных, волна Гульливая сама, — она сильна Ладью чужую радостей живых Беспечно мчать до граней роковых. Еще иного счастья не знавала Она, чем то, что милому давала. В ней страха нет; доверчива мечта. Надежды пробный камень, что цвета Стирает, — опыт юности неведом; Жизнь не прошла по ней тяжелым следом. И смех ее, и слезы мимолетны; Так гладь озер расплещет ветр залетный, — Но вновь покой глубин встает со дна, И родники питают лоно сна, Пока землетрясенье не нарушит Дремы Наяд, и в недрах не иссушит Живых ключей, и в черный ил болот Не втопчет зеркала прекрасных вод… Ее ль то жребий? Рок один, от века, Меняет лик стихий и человека. И нас — быстрей! Мы гибнем, как миры, — Твоей, о дух, игралища игры!

VIII

Он — севера голубоглазый сын, Земли, пловцам известной средь пучин — И все же дикой; гость светловолосый С Гебрид, [19] где шумный океан утесы Бурунами венчал; и буре — свой: Дитя качал ее напевный вой. Глазам, на мир открывшимся впервые, Блеснула пена; и валы живые Ему семейный заменили круг, А друга — океан, гигантский друг. Пестун, товарищ мрачный, Ментор тайный, Он детский челн по прихоти случайной, Играючи, кидал. Родные саги Да случай темный, поприще отваги, Взлюбив, беспечный дух познал мятежность Всех чувств, — одно изъемля: безнадежность. В Аравии сухой родившись, он, Вожак лихой разбойничьих племен, Как Измаил бы жаждал, терпеливый, Сев на верблюда, челн пустынь качливый. Он клефтом был бы в греческих горах, Кациком — в Чили. [20] В кочевых шатрах, — Быть может, Тамерлан степной орды. Но не ему державные бразды! Дух необузданный, восхитив власть, Чем утолить алканий новых страсть? Он должен низойти с высот, иль пасть; И, пресыщенный, — вновь алкать. Нерон, Когда б ему наследьем не был трон И жребий ограничил нрав надменный, Восславлен был бы, как одноименный Простой воитель, [21]– и в веках забвен Его позор без царственных арен.

19

…севера голубоглазый сын… с Гебрид. — Один из матросов команды «Баунти», Джордж Стюарт, был родом с Гебридских островов на западе Шотландии. В поэме он назван Торквиль.

20

Он клефтом был бы в греческих горах, // Кациком — в Чили… — Клефты непокоренное население горных районов Греции — партизаны. Кацик — вождь индейских племен в Южной Америке.

21

Восславен был бы он, как одноименный // Простой воитель… — Байрон напоминает здесь о Гае Клавдии Нероне — консуле Древнего Рима, совершившем поход, в котором он нанес поражение Гасдрубалу и обошел Ганнибала (207 г. до н. э.). Победа Нерона-консула, по существу, обеспечила Клавдию Цезарю Нерону-императору возможность царствовать (54–68). «Когда мы слышим имя Нерон, кто из нас вспомянет о консуле? — задает вопрос в своем примечании Байрон. — Таковы люди!»

IX

Ты улыбаешься? Слепит сближенье Пугливое твое воображенье? Мерилом Рима и всесветных дел Как измерять безвестный сей удел? Что ж? Смейся, если хочешь, без помех: Поистине, милей печали смех. Таким он стать бы мог. К мечте высокой Взвивался дерзко замысл огнеокий. Героя дух, тирана произвол И много слав взрастить, и много зол _Могли б_. Властней, чем люди помышляют, Созвездья нас возносят, умаляют. «Все это — сны. Кто ж был он, наконец?» Кудрявый Торквиль, бунтовщик, беглец; Свободен он, как пена вод морских; И Тубонайской девы он жених.

X

Он зыбь следит, и с ним — его подруга, С ним — солнцецвет островитянок, Ньюга, Из рода рыцарей, — хоть без герба (Геральдик, смейся!). Древние гроба Гласят завет свободы и победы: В них гордо спят ее нагие деды. Близ волн — гряда зеленая могил… А насыпи твоей нигде, Ахилл, Я не сыскал!.. Когда, подъемля громы, Являлись гости, диким незнакомы, В ладьях, перепоясанных грозой, Где мачт растет, как пальмы стройных, строй (Их корни, мнится, в море; но содвинут Ладьи свой лес и крыльев мощь раскинут, Как облако — широких, — и вода Плавучие уносит города): Тогда она кидалася в метель Валов (в снегах так прядает газель), Взгребая кипень, в пляшущем челне, И Нереидой на седом гребне, Скользя, дивилась, как бегут громады, Ступая тяжко на крутые гряды. Но брошен якорь, — и корабль, как лев, На солнце лег, дремы не одолев; А вкруг челны снуют: так рой пчелиный В полдневный зной жужжит у гривы львиной.