Остров Локк
Шрифт:
Старик потребовал, чтобы я надёжно спрятал свои деньги и бумаги на дом, и для этой же цели отдал мне свой мешочек с монетами.
– Поправлюсь, – чуть слышным голосом сказал он, – мастерская прокормит. А что случится – моим денежкам мигом найдётся хозяин…
В своей комнате я отодвинул кровать и выдолбил в кирпичной стене глубокую нору. Замуровал в неё бумаги и деньги. Затем придвинул кровать к свежему пятну штукатурки и пошёл прощаться.
– Том, – попросил меня старик. – На корабле мой сундук. Пожалуйста, береги его. Там вещи, которые я собирал всю жизнь.
Я обещал ему это. Затем поселил Генри в своей комнате и наказал ему заботиться о старике, пока я не вернусь.
На следующий день я был у Бристольского залива.
Море встретило меня знакомым небом в штрихах мачт и парой приветствий узнавших меня грузчиков.
Я взошёл на корабль, представился капитану. В его каюте находился и сам Давид Дёдли, и два его сына, близнецы двенадцати примерно лет, удивительно похожие друг на друга. Их имена были Эдд и Корвин, но никогда нельзя было определить, кто из них кто, и поэтому и сам отец, и все окружающие обращались к ним обоим просто “Малыш”. Эти мальчишки были главным объектом нашего путешествия, поскольку отец обещал им такой подарок на день рождения – путешествие в далёкие тёплые страны, где живут неведомые племена и невиданные звери.
Корабли назывались “Африка” и “Дукат”.
Мы ещё не отплыли, а у меня уже появилось первое задание – собрать на палубе “Дуката” большой ящик, в котором (горячее желание близнецов) можно было привезти в Бристоль пару крокодилов. Подозреваю, что со стороны владельца кораблей это задание было также своего рода проверкой для меня – “а каков наш новый чип в деле?” (Чип, то есть “стружка” – это шутливое название весьма важной должности – корабельного плотника).
Место моё определили в нижней каюте, среди матросов, в уголке с деревянной кроватью (это вам не матросский гамак; плотник – персона заметная), на которой уже стоял сундук старика. Здесь я сложил своё скромное имущество и принялся за ящик. Слабо представляя себе, каких размеров могут достигать крокодилы, я на всякий случай сделал его побольше. К вечеру он был готов. У него имелись четыре короткие ручки для переноски, плоская откидная крышка на петлях и, что привело близнецов в восторг, – небольшие круглые дырки для воздуха в одной из его стенок. Они немедленно забрались внутрь и, требуя от меня то перегородку, то подставку для подзорной трубы, устроили там “крепость”. Их отец, видя своих детей счастливыми, отблагодарил меня: распорядился кормить меня вместе с мальчишками, в отдельном помещении.
И я пропал. С нами обедала воспитывающая близнецов племянница Давида Дёдли, двадцатилетняя Э' велин Ба' ртон. Она мгновенно поразила меня своей красотой, – тёплой, бархатной. Необыкновенной. В её характере странным образом соседствовали доброта, кротость – и сила воли. (Первое время я так робел, что ни крошки не мог съесть в её присутствии.)
Ещё в нашу компанию входил очень похожий на моего плотника маленький старичок с хитрыми синими глазками, которого все звали просто по имени – Нох. Он оказался бывалым охотником, умел делать всякие мудрёные ловушки на зверей и по вечерам занимал близнецов рассказами о своих бесчисленных приключениях.
Девятого августа тысяча семьсот шестьдесят четвёртого года мы покинули Бристольскую гавань.
ЛЕВ С КИНЖАЛОМ
Мы очень сдружились в нашей маленькой компании. Во-первых, к этому располагало однообразие морского пейзажа. Во-вторых, случилось так, что все мы сразу понравились друг другу. Четыре раза в день мы усаживались за стол и после молитвы, чинно, в тишине и спокойствии, поглощали приготовленные блюда.
Но пристойность эта была возможна лишь потому, что в столовой власть нашей королевы – мисс Эвелин – была непререкаема. А вне этих стен всё остальное время мы придумывали, одну за другой, азартные и веселые затеи. Мы играли в прятки, в пиратов, в двенадцать палочек, в папуасов – с переодеваниями, розыгрышами и другими причудами. Мальчишки, Нох и я катались визжащим, хохочущим клубком по всему кораблю, часто вызывая недовольство строгой воспитательницы, очаровательной Эвелин. Она укоряла нас за нарушения каких-то правил приличия, уверяя, что ей бывает стыдно за наше буйство, однако всегда была рядом. Иногда мы выкидывали такое, что Эвелин сама не выдерживала, отворачивалась и украдкой, зажимая рот, хохотала, тихо постанывая и вытирая слёзы.
Давид Дёдли был в совершенном восторге от того, что его сыновьям так хорошо. Однажды днём он устроил для них особенное развлечение. Он попросил меня сколотить небольшой плот с мачтой, на вершине которой привязали белый лоскут. Пользуясь хорошей погодой, этот плот опустили на воду и отошли от него примерно на полмили. Затем канониры “Африки” и “Дуката” принялись по очереди бить по нему из пушек. Стрельба, клубы дыма и уносящиеся вдаль чёрные точечки ядер изумили и воодушевили мальчишек, а когда выстрел именно с “Дуката” разнёс плотик в щепки, ликованию их не было предела. На палубе был установлен длинный стол, за который – невероятно! – уселись, не разбирая чинов, все – от капитана до простого матроса. Канонира, попавшего в плот, мальчишки посадили во главе стола, наградили его каким-то немыслимого покроя плащом из своих, “пиратских” запасов, к которому прикололи медаль, наскоро сработанную из старинной золотой монеты. Капитан приказал выкатить для команды бочонок рома. Кок появился на палубе и щедрой рукой выставил команде несколько корзин окороков и сыра. Ему помогала его дочь, худенькая девушка лет семнадцати. Очаровательное создание, рыжеволосая, с зелёными глазками. На её миленьком личике всё время таился и грозил вот-вот выпрыгнуть светлячок улыбки. Алис. Рыженькая, смешливая Алис, добрая и весёлая. Я-то был очень рад такому соседству, а вот морская братия ворчала и сетовала, иногда даже зло, что напрасно на корабль взяты женщины. “Юбка на корабле – жди беды, братцы. Примета верная”.
Но в этот день до самого вечера на палубе шумело веселье.
И в самый разгар этого неожиданного праздника ко мне подсел высокий, мускулистый человек лет тридцати, с чёрной, аккуратно состриженной в острый клин бородкой и шёлковым, красным, дорогим платком на шее. Лицо мужественное, с тёмным загаром, взгляд прямой, твёрдый. На внешней стороне левой кисти – пороховая татуировка в виде оскаленного льва с кинжалом. Он предложил мне выпить и тут же поведал, что зовут его Стив и что он приглашён на корабль в качестве охотника на крокодилов. Что-то мне не понравилось в нём, я чувствовал веяние какой-то опасности и дикой силы, как в своё время от бристольского кузнеца. Одно его присутствие тяготило меня, и я вовсе упал духом, когда нежданный знакомец обратился ко мне с просьбой. Ни много ни мало, он попросил меня представить его мисс Эвелин Бартон! Я мгновенно решил, что не только не буду способствовать его желанию, но всеми силами постараюсь оградить милую, кроткую Эвелин от его странного внимания. Твёрдо и решительно я отказал ему в просьбе, и он, каким-то многозначительным жестом перевернув свою кружку вверх донцем (лев у него на руке шевельнул зажатым в лапе клинком), молча вылез из-за стола.
Я решил ничего не говорить Эвелин о нелепых поползновениях охотника и, наверное, исполнил бы своё решение, если бы не гнусный случай, происшедший на следующий день.
Мальчишкам подарили новое развлечение: охоту на носорога. В команде “Африки” был один чрезвычайно забавный матрос. Моложе меня, лет восемнадцати, почти мальчишка. Но выше остальных был на целую голову, и мало сказать толст – громаден. Силой обладал необыкновенной. На спор в одиночку проворачивал шпиль с якорной цепью и поднимал корабельный якорь. Но в остальном был неуклюж и досадлив; если команду свистали наверх обтягивать паруса, он припускал по палубе, как пушечное ядро, и остальные матросы уворачивались от него кто как мог. Немудрено, что, несмотря на свою силу, он был молчалив, застенчив и робок. Бэнсон. Толстяк. Шотландец. Вот этого-то Бэнсона, о котором шутили, что если ему преподнести шотландскую юбку, то нужно снять все паруса с корабля, сшить и выкрасить в клетку, втайне от Эдда и Корвина переправили на шлюпке к нам на “Дукат” и предложили изобразить этого самого носорога. Добродушный, застенчивый толстяк, получающий забавную игру вместо тяжёлой матросской работы, охотно согласился. Сняв мерку, быстро сшили и натянули на него чехол из куска паруса, а к голове привязали подушку, также обтянутую парусиной, с набитым ветошью громадным рогом. Грозно выпучились на мир нарисованные белые глаза, в зубастой улыбке изогнулся рот. Носорог опустился на четвереньки, сделал враскачку несколько шагов и так уморительно взбрыкнул, что все, смотревшие на него, оглушительно захохотали. Для большего эффекта мы с Нохом закрепили у него на руках и ногах плоские деревянные чурбачки, и тяжёлая носорожья побежка стала сопровождаться дробным грохотом.
Мальчишек поставили у борта и вручили им маленькие, лёгкие луки. Вдоль другого борта припустила трусцой тяжёлая, шумная туша. С визгом, наперегонки, юные охотники пустили по стреле. Стрелы были тупые, без наконечников, но на каждой был намотан кусочек ветоши, который перед выстрелом следовало опустить в баночку с краской: Эдду с жёлтой, Корвину с красной. Теперь на носороге явственно было видно, кто и куда попадал.
Носорог хрюкал. Юные стрелки визжали на весь корабль. Вместе с ними свистели, подпрыгивали и хохотали многочисленные зрители. И здесь, в самый разгар веселья, появился Давид Дёдли, а за ним, с большим луком в руках, шёл Стив.
– Мистер Стив хочет показать, – громко сказал отец мальчишек, – как стреляют охотники на крокодилов!
Все притихли. Стив наложил длинную, тупую стрелу, расставил ноги, отвёл плечо. Усталый, но старательно топочущий носорог припустил по палубе. Дёрнулась тетива. Тяжёлая стрела коротко и зло хлестнула в туго обтянутый парусиной бок. Звонко щёлкнул удар, пятнистую тушу отбросило к борту. Ударившись о стойку, носорог рухнул на палубу и замер. Мальчишки взвыли от восторга. Зрители шумели, хлопали Стива по плечам. Носорог медленно приподнялся и, упираясь покосившимся рогом в палубу, уковылял. Почувствовав неладное, я быстро направился вслед за ним. Бэнсон, с носорожьей головой в руках, сидел, привалившись к рубке. На побелевшем лице его дрожала старательная улыбка. Вместе с двумя матросами мы стащили с него испятнанную жёлтым и красным шкуру, подняли рубаху. На толстом, молочно-белом боку его вспухал багровый кровоподтёк. Подняв глаза, я вдруг увидел лицо Эвелин, искажённое болью и гневом. Вот здесь-то ноги сами поднесли меня к ней.