Остров метелей
Шрифт:
А вот и оно. Но что случилось? Стоя рядом с палаткой, Павлов воинственно размахивает винчестером и не менее энергично жестикулирует свободной рукой. Ускоряю шаги, бегу, а Павлов бросается от меня прочь. Со стороны можно подумать, что двое взрослых людей играют в снежном вихре в догонялки. Наконец настигаю товарища.
— В чем дело?
— Медведи!
Пока мы гнались за первыми двумя медведями, самка с медвежонком вышла с другой стороны. Когда Павлов вернулся к палатке, медведица уводила детеныша к морю.
Через пять минут мы увидели их на воде. Самка подплывала к берегу, за ней в трёх шагах плыл медвежонок. Звери вылезли на берег в двадцати шагах от нас. Самка заметила собак и попятилась было к воде, но две пули уложили ее на месте. Медвежонка пули настигли, когда он старался уплыть. Волна выбросила его на отмель.
Метель продолжается, но уже с меньшей силой. К вечеру небо прояснилось, луна мягким светом залила заснеженную землю. Около 8 вечера на северо-западе появилась лунная радуга. Изредка вспыхивало слабое полярное сияние.
10 октября 1927 года. Резкий северный ветер все еще удерживает нас в лощине. Зарядами идет густой сырой туман. Время от времени метет; На воде много лахтаков и нерп, Некоторые из них подходят близко к берегу. Решаем поохотиться, надеясь, что убитого зверя волной выбросит на берег, Двух подстрелили, но добыть их не удалось — один утонул, другого унесло в море.
Днем, когда туман над морем рассеивается, в просветы на горизонте виден крупный торосистый лед, двигающийся к юго-востоку.
К вечеру ветер достиг 9—10 метров, и снова метель.
11 октября 1927 года. Четвертый день, то затихая, то усиливаясь, продолжается пурга. Моря не видно. Палатку наполовину занесло снегом, и мы выбираемся из нее только в случае крайней Необходимости. Занимаемся бесконечным чаепитием, изредка перекидываемся словами, читаем.
Открываю книгу. «Руслан и Людмила». Знакомые, милые сердцу образы переносят меня в пору далекого детства.
Глухая таежная дальневосточная деревушка. Восемнадцать изб, срубленных из посеревшей от времени, когда-то розовой даурской лиственницы. На востоке хребет Чурки, а на западе, за узкой полоской увалов с пашнями, на десятки километров раскинулись зыбучие болота.
В избе, ничем не отличающейся от остальных, живет еще не старый казак. Борода и усы его только слегка тронуты сединой, но жизнь, про которую тогда сложили пословицу: «Слава казачья, да жизнь собачья», уже надломила силы. «Изробился», — говорят про казака соседи.
Ему теперь часто недужится, и он лежит. Семья в тревоге. Только шестилетний сынишка Егорка радуется, что отец не пойдет ни на пашню, ни на покос, а будет лежать и читать ему вслух и рассказывать.
У казака Алексея Ушакова единственная во всей деревне книга, не считая тех, что хранятся в маленькой деревянной часовне на случай редких наездов попа. Книга эта — «Руслан и Людмила».
Книга старая, растрепанная, в ней не хватает страниц, но казаку это не мешает. Поэму он знает наизусть, как, впрочем, и сказки и про царя Салтана, и про золотую рыбку, хотя этих книг у него нет.
Егорке нравится все, что читает отец. Он слушает жадно, затаив дыхание. Нередко, повиснув на бороде Черномора, он уносится вместе с Русланом в облака. Мертвая голова в его представлении похожа на Чурку, голец которой, словно шлемом, покрывает вершину горы. А когда отец читает про тридцать трех богатырей, Егорка начинает утверждать, что раньше их было тридцать три, а теперь уже тридцать четыре!
Спор обычно кончается тем, что отец говорит:
— Вот соберусь, поеду в станицу, может, найду книжку про царя Салтана. Тогда сам и читай!
— А я не умею!
— Учись, Егор!
И начинается урок.
— Ну, сделай букву А.
Егорка расставляет ноги, а рукой делает перекладину.
— Так. А теперь найди эту букву в книжке.
Это куда труднее. Букв так много! Не меньше, чем мошки в поле перед заходом солнца. Хорошо, хоть они не кружатся.
Наконец буква отыскана. Последовательно изображаются и отыскиваются и другие буквы русской азбуки. На иные Егорки не хватает, и он прибегает к помощи курносой, чем-то похожей на белобрысую монголку, сестренки Вальки. На очереди буква Ю. Егорка хочет изображать палочку, а Вальку заставляет согнуться в кружок. Девочка кряхтит, пыжится, но сгибается плохо. Ей хочется помочь брату, но она не может. Она вот-вот заплачет, и рот ее превращается в большой кружок. Егорка быстро приставляет к нему два пальца: один — вертикально, другой — горизонтально. Получилось! И в награду Вальке разрешается на равных правах с братом изобразить половинку буквы М. Иной раз привлекают к этому делу и бабушку. Она охотно помогает детям, но буквы-то получаются уж очень неровные: одна палочка толстая, другая тоненькая, а третья больно мала.
Так идет учеба. Скоро Егорка с помощниками уже «печатают» целые слова и даже короткие фразы. Но на это уходит так много времени! Успеешь вырасти, пока всего «Руслана» «напечатаешь». Надо бы идти в школу, да в деревне её нет. И Егорка учится по «Руслану». Он начинает уже бегло читать сначала бабушке и матери, потом забегающим соседкам и товарищам и, наконец, то в одной избе, то в другой Усатым казакам и седым старикам… Прошли годы. Но любовь к книге, зародившаяся в детстве, прошла через всю жизнь, не забывается она и здесь, в «жилище ветров, бурь гремучих…».
Кончаются четвертые сутки, а над нашей палаткой, точно бесконечная борода Черномора, несется снежный вихрь, и не видно ему ни конца ни края.
12 октября 1927 года. Ясное морозное утро началось неудачами. Мне захотелось сфотографировать наш бивуак, но, увы, камеру вынул из футляра по частям. Пришлось оставить мысль о фотографировании. Мало этого. Пробираясь с собаками между нагроможденными на берегу льдинами, сильно ушиб ногу.
Но все равно нужно двигаться дальше. Расставаясь с приютившей нас лощиной, мы решили присвоить ей название Вьюжная. Она состоит из двух рукавов, длина каждого из них не превышает 4 километров. Первый рукав, по которому мы спустились вечером 8 октября, идет с мыса Гаваи, второй, более крутой, — с севера, с последнего повышения южной горной гряды. На берегу, это повышение резко обрывается к морю и образует непроходимый участок около 10 километров в длину.
Сегодня мы направляемся в северный рукав. Подъем очень крутой. Последние полкилометра нарты идут под углом почти в 45°. Собаки выбиваются из сил и часто останавливаются. С трудом сдвигаем их с места, но, протащив нарту 10–15 метров вверх, они снова останавливаются. Мы устали не меньше собак. Обливаясь потом, сбрасываем, несмотря на мороз, часть одежды и буквально шаг за шагом пробиваемся вперед. Снег рыхлый, собаки вязнут по брюхо, а полозья нарты зарываются в него целиком.
Наконец мы выбираемся из пади. Смотрю на часы и на счетчик. За три часа пройдено всего около 4 километров.