Остров мужества

Смелые русские промысленники — поморы с севера русской земли, уже несколько сотен лет назад, не боясь опасностей, уходили в море ловить рыбу, бить тюленей, моржей. Иногда добирались они и до дикого заполярного острова Шпицбергена (поморы называли его Грумант). Там в то время водились во множестве моржи и тюлени. Поморы уходили на больших лодках — карбасах, с вёслами и парусом из оленьей кожи. Трудна и опасна была их жизнь.

В 1797 году, около 200 лет назад, вышел в море на охоту за морским зверем такой карбас. Кормчим на нём был опытный моряк Алексей Химков. Взял он с собой, в первый раз, сына-подростка Ванюшку. Случилось

так, что их карбас захватила осенняя поздняя буря и занесла к самому Шпицбергену. Шесть долгих лет они прожили на острове и вернулись домой. Об их трудной жизни, опасных и удивительных приключениях рассказано в этой повести.

Не понять было, где кончается край земли и начинается море: лёд у берега и берег — всё было покрыто снегом. Мутное небо казалось чуть темнее белой земли, на нём еле видно солнце — беловатый без блеска кружок. Недалеко от берега, под навесом скалы, стоит маленькая, тоже засыпанная снегом избушка. На бревенчатой крыше тяжёлые камни, чтобы не унесло её бурей. Дверь низкая, не нагнувшись — не войдёшь, но снегу около неё было мало: скала с этой стороны хорошо защищала избушку от ветра.

Около избушки вдруг что-то шевельнулось — белое, большое. Блеснули две чёрные точки — глаза, между ними третья — нос: они только и заметны на белой узкой голове.

Медведь шёл уверенно, видно, не первый раз обходил избушку, хоть жилым духом от неё не пахло, кто знает, куда делись её строители, не лежат ли здесь, в мёрзлой холодной земле?

Медведь встал на задние лапы, головой достал до крыши. Опустился, лапой скребнул оконце без стекла, маленькое, изнутри задвинутое доской. Затем провёл лапой, точно почесал, у себя за ухом и вдруг… живо повернулся к морю, да так и застыл. Там, в мутной дали, двигались люди. Их было четверо; они шли, прыгая с одной льдины на другую. Идти было опасно: легко соскользнуть в воду, а льдины качнутся, соединятся, и не станет ни разводья, ни человека. Но люди шли смело, держась за верёвку, которой накрепко связались друг с другом. Если один поскользнётся, провалится — другие его за верёвку вытянут. Так бежали они всё ближе к берегу. Знали: если дойдут — спасутся!

Медведю не видно было, что дальше от берега, куда не хватает его чутья и слуха, между льдинами стояло судно — карбас, такой маленький в ледяной пустыне. Зима захватила его в пути, льды затёрли, домой в Архангельск ему не добраться. Не знал медведь, что эти четверо решились пойти на разведку: если цела на берегу старинная избушка — все люди с карбаса в неё переберутся зимовать. Карбас сейчас в большой опасности, давят, режут ему бока острые льдины. И надо торопиться. Медведь людей ещё в жизни не видел. Сытый на них и не подумал бы охотиться: с него довольно морского зверя. Но вот он переступил с ноги на ногу и стало видно: хромает. Неизвестно, где и как повредил переднюю ногу. Хромому морской зверь — трудная добыча. Голод томил его, бока впали, живот поджат: такому всё живое годится, лишь бы добраться, зацепить острыми чёрными когтями на здоровой лапе. Может быть, эти незнакомые — лёгкая добыча?

Медведь тихо прорычал и притаился за высоким камнем, покрытым снегом, белым — под цвет его шкуры. Ждал. Он понимал: люди, если доберутся до берега, обязательно пройдут мимо этого камня. Медведь ещё раз высунулся, нервно зевнул во всю пасть и опять затаился. Ждать он умел.

Люди подходили всё ближе к твёрдому льду у самого берега. Но ветер вдруг рванулся с моря на землю, и тут же страшный грохот заглушил его свист. Весь лёд пришёл в движение: разводья сомкнулись, поднялась белая ледяная стена и с грохотом двинулась к берегу. Льдины, точно живые, карабкались друг на друга, боролись, падали. Люди, не глядя под ноги, бежали к берегу изо всех сил, снег слепил глаза, а белая стена всё росла и неслась за ними по пятам, забирая все встречные льдины… Вот-вот догонит и обрушится…

Может быть, люди кричали, но слышать друг друга не могли. Однако в отчаянном беге они не бросили верёвки, за которую держались, и потому не потеряли друг друга. Вместе они выбрались на плотный лёд и, задыхаясь, добежали до берега, вскарабкались на него. А ледяная стена, немного их не догнав, остановилась, наклонилась и рухнула.

Всё исчезло в непроглядном вихре. Держась окоченевшими руками за верёвку, спотыкаясь, люди один за другим шли мимо камня, за которым ожидал их медведь. Он мог бы лапой достать до каждого. Но ярость бури испугала даже зверя. Пятясь, он втиснул грузное тело в расщелину между глыбами камня, лапой прикрыл чёрный нос и прижмурил глаза. А люди шли всё дальше и вдруг остановились поражённые: вой бури смолк так же внезапно, как начался. Крутящийся снег опустился, лёг на землю, и в полутьме явилось перед ними то, на что они надеялись: маленькая, засыпанная снегом, избушка. Это была удивительная случайность, почти чудо: они в слепом беге вышли на берег именно в этом месте и не прошли мимо избушки, полускрытой скалой. Но люди слишком измучились, чтобы удивляться.

— Дошли! — сказал передний, точно это так и должно было случиться. Остальные молчали: на слова не хватало сил.

Ещё несколько спотыкающихся шагов — и тяжёлый деревянный засов на двери отодвинулся от слабого нажима руки, словно его двигали каждый день. Вторую дверь, из сеней в избушку, открыли в темноте на ощупь. Сделав три шага, наткнулись на нары, повалились на них, да так и остались лежать.

Кто из людей перед этим догадался захлопнуть дверь в сени, задвинуть тяжёлый засов и этим спас всем жизнь — этого потом они так и не могли вспомнить.

В темноте избушки было не разобрать, начался ли день. Но холод, всю ночь пробирающийся в усталые тела, наконец сделался сильнее усталости и разбудил людей. Раздался вздох, сдержанный стон… Нелегко просыпаться в заледенелой одежде, в мокрых сапогах, когда всё тело жалуется, просит тепла.

— Оконце-то есть ли? — проговорил кто-то, и слышно было, как, нащупывая, провёл рукой по стене. — Есть, нашёл!

Доска зашуршала отодвигаясь, в избушке посветлело, но стало ещё холоднее: стекла в окне не было, и морозный воздух волной прокатился по полу.

— Собираться надо. Наши на карбасе заждались, — сказал, видимо, старший, низким сильным голосом. Поднимаясь с нар, он выпрямился и почти достал головой до крыши: потолка у избушки не было.

Это был кормщик с карбаса. Его плечи по ширине казались под стать росту, полушубок выглядел не так велик, а кому другому сгодился бы на целую шубу.

— Поднимайтесь, ребята, — повторил он негромко. Но было видно, кормщик привык, чтобы слушались его скоро. — Ванюшка-то, стало быть, вовсе замёрз, — договорил он мягче.

— Мало-мало замёрз, тятя, — отозвался детский голос.

Мальчик лет десяти проворно соскочил с нар. Лицо его было обморожено, кожа стянулась и потемнела, как и у взрослых, но большие глаза смотрели ещё по-детски доверчиво, а обветренные губы вот-вот готовы были улыбнуться. Он посмотрел на отца и, правда, чуть не улыбнулся, да вовремя сдержался: не такой обычай у поморов — отец — старшой, не ровня мальчишке, с ним шутки шутить не положено.